«Жертвы знали своих убийц!… Преступник боялся оставлять их в живых».

Когда Денисов снова вернулся в штэтл, он не заметил во дворе никаких перемен.

Старик Нейбургер — длиннорукий, в залоснившемся галстуке и вельвете — по-прежнему курил рядом с сараем, отбрасывавшем тень к нему во двор. Поодаль, в тени другого сарая стоял «жигуль»; ни Шейны, ни ее мужа видно не было. Чуть дальше, у заборчика, виднелся сваленный набок детский велосипед.

— Излюбленное ваше место. — Денисов кивнул на тень у сарая. — А, Мойше-Герш Лейбович? — Имя-отчество он выговорил не очень уверенно.

— Так пишут в документах, но так не говорят… — старик оставил излюбленную — без фильтра, кубинскую сигарету.
– С еврейскими именами сложно. — Он не прочь был поболтать. — Вы говорили с Шейной? — Старик все знал: дом был проницаем изнутри, как ушная раковина. — А этого бандита, ее мужа, мобутовца, — он кивнул на «жигуль», — вы тоже уже видели?

Денисову не пришлось самому начинать разговор о Богоразе.

— Кооператор! «Руководитель промышленности»! Он так себя представляет… — Нейбургер пыхнул сигаретой. — Завпроизводством в еврейском кафе.

— «У Мейше»?

Кафе отделяло от вокзальной комнаты матери и ребенка, где произошло убийство, не больше трехсот метров.

— Вы знаете, где это? — Нейбургер был удивлен.

— Конечно!

Был даже день, когда Мейше — хозяин кафе приходил к нему — искал защиту от рэкетиров; он подключил первое отделение милиции. Все как-то обошлось. Мейше — коренастый, с золотой цепочкой и шестиконечной звездой на шее, -во всяком случае, больше к нему не обращался.

— …Делает фаршированную рыбу и шейку по-еврейски… Стоит, говорят, баснословно дорого. Но люди платят! Лишь бы название… Спрашивается, откуда Богоразу знать, как готовить рыбу? Он что — умеет это делать?

— Может, от родителей…

— А что родители? — Нейбургера понесло. — Мои дети всю жизнь видели, что мать делает манную кашу. А когда сын женился — не этот, второй — он пришел к ней за рецептом: «Я буду записывать. Раньше надо поджарить крупу или нет?»

Денисов дал ему выговориться.

— …Как он бросился на меня с топором, дер бандит, когда я сказал, чтобы он не ставил этот тамбур! — Старик показал на уродливый придел, выступавший рядом с окном. — Нам же из-за него до обеда нет солнца!…

— Когда это было?

— Когда убили Сусанну… Перед тем, как он наладился ехать. Может, на месяц раньше. Или позже. Еле отобрали топор…

— Он собирался уехать?

— Подал заявление. В Эрец. Там у него два брата двоюродных, сестра.

— В Эрец?

— Ну да. В Израиль. А сейчас не знаю. Увидел, что и здесь можно драть три шкуры. Теперь вряд ли уедет… — Старик принадлежал к непримиримому довоенному поколению, чей сформировавшийся стереотип противился любой перестройке. Они заблуждались почти во всем. Благо ослепление прошлым было у них искренним, а их положение сегодня лишало возможности активно сопротивляться. Денисов уважал их право иметь собственное мнение, но в дискуссии предпочитал не вступать.

— Кстати, — старик поманил Денисова, зашептал: — какой он еврей? Такой, как вы! Мать — русская. Не знает ни слова на идиш! — Нейбургер замахал руками, словно собирался войти в воду. — Выпивает!

— И это есть? — спросил Денисов.

— Недавно дома не ночевал. Боялся, видно, сесть за руль…

— Давно?

— В эту субботу. На другой день, в воскресенье, Горбачев принимал Рейгана…

— Где он был?

— А я знаю? Жене, видно, это нравится. Сестричке ее -тоже. Неплохо устроились, а? Они повыходили замуж, как только квартира Сусанны освободилась…

— А какие взаимоотношения были у Богораза с убитой?

— Я же вам сказал: родственники строили дом, чтоб вокруг были все свои. А потом годами не хотели друг друга видеть… Вот вы говорили с Лидой-Зельдой… — Старик знал все. — Но Лида могла что-то и не сказать… Почему? — Подумав, он сам же и ответил: — Потому, что у них с Сусанной были свои проблемы. Лида-Зельда поддерживала Богоразов! А Сусанна, представьте, нет!

— А Вайнтрауб? Как он ладит с обеими?

— Каждая сестра хотела показать, что она любит брата больше, чем другая… Вам интересно?

— Очень…

Пока невозможно было решить, что окажется важным.

— Моисей, — раздался низкий женский голос. Дверь ближайшей террасы отворилась на ширину ладони.

— Иду… — Старик обернулся к Денисову. — Вы можете зайти? Мне надо коринфар принимать… Там я вам все спокойно объясню.

В длинной комнате единственное окно оказалось зашторенным. Света хватало на первые половицы, дальше стоял полумрак. На столе поверх чистой, жестко накрахмаленной скатерти сохла мелко нашинкованная домашняя лапша.