«Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина. 1849-1923».

Ланц писал:

«Утром просыпаюсь в твоих хоромах бездомной голодной собакой, какой и был до нашей встречи. Содержит ли наша жизнь некий урок, который будет подведен в конце? Соединятся ли конец и начало?»

Денисов взглянул вниз. На секунду между кипарисами мелькнул красный кузов пикапа, там шла центральная улица. Было по-прежнему тихо и пусто. Саманно-желтая сухая выгоревшая трава. Зной. Легкое качание стерни.

На клумбе у Дома культуры краснели цветы, проходя, Денисов не сразу их узнал. Потом вспомнил: «Герань…» С чьей-то легкой руки цветы объявили мещанскими. Изгнали со всех подоконников. Так же быстро однажды перестали говорить «Будьте здоровы», если человек чихал.

Снова появился пикап, у кладбища завернул к кому-то во двор.

Читать все подряд было трудно, тем более что главное Денисов знал твердо — эссе Ланца не могли впрямую помочь ни установлению личности автора, ни обстоятельств, предшествовавших его гибели.

«Отца я не помню, мне не в чем его винить.

С грудным молоком получил я рабскую кровь, тщеславие, убогое представление о подлинных ценностях. Как и мать, завидовал тем, кто добился успеха, так любители с завистью смотрят на профессионалов и пытаются быть как они. Я не избежал этого. У матери моей была единственная радость — денно и нощно заботиться, чтобы я был сыт и здоров, и одет, если не лучше, то не хуже многих. А, оказывается, нищенствовала и голодала душа…»

Денисов оторвался от рукописи.

Он не сразу заметил: молодая, с сумкой через плечо женщина уже несколько минут возилась с ключами у двери в читальный зал. Пора было спускаться.

— Помню… — Библиотекарша только на секунду прикоснулась взглядом к фотографии. — Приходил.

Денисов почувствовал мурашки, опустившиеся к коленям: он молча смотрел на нее.

— Уверены, что не ошиблись?

— Абсолютно точно.

— Могу даже сказать — во что он был одет, когда к нам заходил…

Библиотекарша Дома культуры в Коктебеле — маленькая крашеная блондинка — тоже заволновалась. Когда Денисов вошел, она сидела за столом с восьмым — свежим номером «Немана», в котором печатался детектив. Людей в читальном зале не было.

— …Сорочка из цветных лоскутков. Очень модная. Один погон белый, другой синий. Планка красная. А что? Что-нибудь случилось?

— Нет. Давно его видели?

— В начале лета. Может, весной.

Данные совпали.

Денисов отошел к креслу, оно стояло в трех шагах, у окна. Ни в коем случае нельзя было спешить верить в удачу.

— Как вас зовут?

— Валя. — Она не назвалась полным именем или именем-отчеством. Между тем ее предстояло допросить. — Потом еще раз видела. На улице.

— Далеко?

— У рынка. Я шла на автобус. Рано утром.

— Он был один?

— Один. Нес пионы.

Значит, весной.

«Я мог не спросить: «Что он нес?» — подумал Денисов. — Не узнать про пионы. Не уточнилось бы время… — Задним числом это всегда удивляло. — Задаешь вопросы, когда хотя бы приблизительно знаешь, что ответят…»

Библиотекарша была идеальным свидетелем — вопросы не требовались:

— Он шел к Дому творчества.

— Много позже того дня, когда приходил к вам?

— Примерно в то же время.

— Почему вы его запомнили?

Она улыбнулась.

— Пансионатские мало к нам ходят — у них свои библиотеки. Главное же — из-за сорочки…

Читальный зал помещался на втором этаже: два стола, несколько стульев; стенды с тематической литературой. На столе и на тумбочке лежали газеты. Дальнюю часть помещения занимали книжные полки. За окном тянулась холмистая полоса.

— У вас большой фонд?

— Тридцать тысяч, хранение открытое. Он пришел после обеда, как вы. Здесь же стоял.

— Разговаривали?

— Почти не пришлось. Кто-то сразу вошел. Он попросил разрешения подойти к полкам. Я разрешила.

— Вы записали его? — Денисов спросил тихо, чтобы не услышали злые маленькие гномики свирепого бога раскрытия уголовных преступлений.

— Нет. Требуется паспорт, справка о прописке. Залог. Я черкнула на клочке бумаги фамилию, потом выбросила.