Женщина появилась минут через двадцать. Взгляда на нее было достаточно, чтобы понять:

«Неуспех!»

Женщина шла устало, как бы безразлично, она даже не положила в сумку жалобу с подколотыми, обязательными, приговором и определением суда второй инстанции.

Он все-таки подошел:

— Отказали?

— Да. Решили, что нет смысла истребовать дело для проверки. — Женщина приняла его за товарища по несчастью; она открыла сумочку, спрятала бумаги.

— В Верховном суде были?

— Только в республике.

— Значит, еще в Верховный суд Союза.

— Вся надежда…

Они вышли на Пушкинскую, свернули в направлении метро. Людей по эту сторону улицы было немного. В комиссионном на углу Пушкинской и Столешникова в витрине переливались меха.

— Может, не так изложила… — Мыслями женщина еще находилась на приеме у прокурора. — А может, лучше было идти адвокату? Не знаю. Что хочешь думай. Хотела, чтоб поняли, кто я, кто Гриша…

— Ваш муж?

— Да. Чтоб все объяснить. Как приехали после института, начали работать. Жили без удобств, когда ребенок родился… — Она вздохнула. — Как Романов пришел и Гришу главным поставил, как обхаживал. Как в передовые комбинат стали выводить…

— А наказание?

— Шесть лет. Гром среди ясного неба… — Она достала платок, поднесла к глазам. — А что у вас?

Денисов представился, она безразлично взглянула на него.

— Я ждал, чтобы поговорить. — Он одной фразой рассказал о случившемся на платформе. — Несчастный случай с человеком, который перед тем разговаривал с вами. Мы не знаем, кто он, не можем оповестить родственников…

Она вспомнила:

— Мне говорили: нашли на перроне мертвого…

— Что он рассказывал о себе?

— Жаль, что вы потратили время: ничего! Мы и говорили-то полминуты.

Ближе к центру людей на Пушкинской становилось больше, Денисова и его спутницу оттеснили к зданию постройки начала века — скучному, выглядевшему пустым, никто в него не входил. Женщина остановилась.

— Посидеть бы, — сказала она жалобно; туфли были новые, очевидно, тесные; старые остались в газетном свертке, на вокзале.

Денисов открыл дверь в подъезд, внутри здание оказалось таким же пустым, скучным; лифт не работал, пока Денисов с женщиной стояли в вестибюле, никто ни разу его не вызвал.

Женщина сняла туфли, встала на кафель:

— Какое облегчение… Господи, о чем думаю, когда горе такое! Гриша в тюрьме! — Она достала носовой платок, поднесла к глазам. Денисов лучше рассмотрел ее: лет тридцати, с аккуратными, словно выточенными чертами маленького лица, называемого кукольным.

— Этот человек на вокзале сам подошел? — спросил он.

— Да. Позавчера.

— Вечером?

— Около десяти. Я сидела недалеко от справочного бюро… Знаете?

— Да.

— У меня тетрадь, я в нее записываю. Готовилась к приему у прокурора… — Она вздохнула. Подумав, достала из сумки коленкоровую тетрадь, бросила на кафель, под ноги. — Чтоб не застудить. Все равно нечего записывать.

— Не надо отчаиваться.

— Так думаете?

Они помолчали, она продолжила:

— Подошел, полюбопытствовал, что пишу. «Не стихи? Давно наблюдаю за вами…»

— Вы рассказали о своем деле?

— В двух словах. Он извинился. Минутное вокзальное общение.

— Кто он, по-вашему? Откуда?

— Понятия не имею. Человек интеллигентный, воспитанный. По-моему, ждал поезда.

— Он был один?

— Да.

— С вещами?

— Держал портфель. Довольно старый. — Она замолчала.

Рядом с лифтом висело несколько вывесок, они объясняли малонаселенность подъезда, отсутствие детских колясок, хлопанья лифта:

«Фирма СОРИС — Франция

Промышленные реализации и торговля.

3-й этаж, кв. 21».

Другая вывеска принадлежала «Пренса-Латина» — «Латиноамериканскому информационному агентству».

— Вы видели его всего раз — когда подходил?

— Что вы спросили? — Мысли ее снова были поглощены своим.

Денисов повторил.

— И потом видела. И до этого тоже. За сутки многие примелькались. Он в том числе.

— Вам показалось — он сутки провел на вокзале?

— Появлялся, исчезал. Я припоминаю. Его будто что-то тяготило. Не находил себе места. Из зала — на перрон, снова — в зал. Ночью видела на платформе.

— Одного?

— Шла посадка. Мне кажется, он был один.

— С портфелем?

— Не обратила внимания. Вокруг суета, носильщики… Вспомнила! Стоял один. Закрыл глаза рукой. Словно ему плохо.