Вернувшись в Сан-Франциско из Пало-Альто, Горбачев присутствовал на завтраке со 150 лидерами делового и административного мира, а затем у него состоялась беспрецедентная встреча с президентом Южной Кореи Ро Дэ У. В значительной степени из уважения к своим северокорейским товарищам советские чиновники долгое время отказывались иметь дело с Южной Кореей. И соглашаясь встретиться с Рог Горбачев нарушил это табу. Он хотел со всей очевидностью показать миру, что советская внешняя политика больше не будет руководствоваться или ограничиваться идеологическими императивами «холодной войны». Горбачев также надеялся, что нормализация отношений с Сеулом привлечет в страну южнокорейские капиталы и финансовую помощь.

Встреча между Горбачевым и Ро была устроена на советской территории главным образом Анатолием Добрыниным, который тогда все еще был советником у Горбачева. Добрынин напрямую докладывал Кремлю в обход советского Министерства иностранных дел. И он, и несколько других помощников Горбачева были озабочены тем, что как арабисты в министерстве осложняют сотрудничество СССР с Соединенными Штатами на Ближнем Востоке, так и профессиональные дипломаты, занимающиеся Азией, будут сопротивляться — а возможно, даже и саботировать — драматическому переключению советской политики с Северной на Южную Корею.

Шеварднадзе был возмущен, узнав о встрече в Сан-Франциско, — не потому, что не был согласен с такой политикой, а потому, что считал себя лично оскорбленным тем, что Горбачев и Добрынин не сочли возможным включить его в столь важное дипломатическое событие.

Перед тем как Горбачевы сели в самолет, чтобы лететь домой, хор в казачьих костюмах исполнил прямо на асфальте на русском языке песню «Я оставил сердце в Сан-Франциско». Раиса Горбачева поистине наслаждалась этим последним знаком восхищения ее мужем на Западе: она знала, что дома его ждут только неприятности и критика. И стоя рядом с Джеком Мэтлоком, она пробормотала: «Новации рано или поздно поворачиваются обратной стороной и уничтожают новаторов».

В воскресенье, 17 июня, парламент Восточной Германии принял решение рассмотреть возможность использования той статьи конституции ФРГ, которая позволила бы ускорить слияние двух государств: вместо переговоров между двумя правительствами восточные немцы могли просто проголосовать за присоединение к Западной Германии. Общегерманские выборы в декабре, сказал Гельмут Коль, впервые — более чем за полвека — «становятся все более и более вероятными».

В пятницу, 22 июня, Бейкер прибыл в Восточный Берлин на очередное совещание «два плюс четыре». Министр иностранных дел Восточной Германии Маркус Меккель сообщил о том, что Советы вновь предприняли попытку сделать объединение более приемлемым для Кремля: по предложению Советов НАТО и Варшавский договор должны были выступить с заявлением, что отныне они не являются противниками и отказываются от применения силы. Это предложение было лишено смысла. Варшавский договор и без того рассыпался у всех на глазах, а отказ военного союза от применения силы означал бы признание собственной беспомощности. Бейкер отверг эту идею.

Когда министры иностранных дел собрались на совещание «два плюс четыре», Шеварднадзе выдвинул неожиданное предложение: четырем державам следует продолжить наблюдение за Германией в переходный период длительностью от трех до пяти лет, в течение которого они помогут «ограничить потенциал вооруженных сил Германии» и «обеспечить ее неспособность вести наступательные действия».

Затем, согласно данному плану, «наблюдательная комиссия» вынесет решение, заслуживает ли Германия полного суверенитета. Тем временем четыре державы должны принять закон о «запрещении возрождения нацистской политической идеологии» и о «сохранении памятников, воздвигнутых в честь павших в борьбе с фашизмом». Это предложение, извиняющимся тоном сказал Шеварднадзе, является «проектом» и «не рассматривается нами как истина в последней инстанции. Мы готовы к поиску компромиссных подходов».

Возражали все: и Бейкер, и Дюма, и Хэрд, и Геншер. Отметив, что советский план «на несколько лет задержит получение Германией суверенитета», Бейкер высказался против «особого отношения» к Германии и ее «дискриминации».

В тот же вечер Бейкер упрекнул Шеварднадзе:

— Я убеждал своего шефа, что вы, ребята, меняетесь к лучшему, а вы снова стали увиливать.

Шеварднадзе робко признался, что его выступление не было «заявлением ни его, ни Горбачева», а скорее являлось «документом Политбюро».

— Любое поступательное движение в связи с Германией, — сказал он, — придется отложить до тех пор, пока не пройдет решающий съезд партии, назначенный на июль.

Горбачев предполагал, что на этом съезде сторонники жесткой линии обвинят его и Шеварднадзе в том, что они потеряли Восточную Европу и опасно ослабили Советский Союз. Германия превратилась в серьезную внутриполитическую проблему.

После этого разговора Росс заметил Бейкеру, что редко видел Шеварднадзе таким «растерянным».