Поэтому не удивляешься, когда замечаешь, что Христос никогда не советуется с апостолами, не ищет у них утешения или успокоения. «Я не один» – т. е. Отец со Мною.

Молится Он вовсе не для того, чтобы выразить небу какое-нибудь бурное желание, или для того, чтобы вымолить у Него ниспослание того или иного земного блага; Он молится, чтоб в Нем пребывала сила, которой Он уже обладает, и Он пребывал в том единении с Богом, в котором уже живет. В Его речениях нет напряжения мысли, они истекают из Его существа подобно аромату цветка. Нет усилия святости. Он никогда не говорит об экстазе и редко говорит приподнятым тоном пророка. В жизни Иисуса нет видений и экстазов. Видят о Нем (Богоявления), но не передаются Его переживания. Он не экстатичен. Апостолы ценили мистику и экстаз – но не переносили своих чувств во Христа. Его видение мира иного совершенно особо: «И ангелы служили Ему». Откровения не дают и не сообщают Ему ничего нового. Через Богооткровения, в которых Он участвует, не горний мир является Ему, а Он являет Себя людям. Через явления горнего мира, описанные в Евангелиях, не Он нечто узнает о Боге, но люди узнают о Нем. «Иисус на это сказал: не для Меня был глас сей, но для народа» (Ин. 12,30).

Будучи проповедником покаяния, Он Сам никогда не просит прощения у Отца. Даже на кресте Он молится не о Себе – а о палачах: «Отче, прости им».

Итак, перед беспристрастным исследователем Евангелия предстает образ человека, который переживает Свое единосущие с Единым Богом не менее ясно и живо, чем индийский пантеист, но при этом ощущает расстояние между Богом и человеком, а также Личность и Волю этого Единого Бога не менее ясно, чем библейский монотеист. Если взять только одну из этих черт богосознания Иисуса, то выйдет обычная ересь, отвергающая вторую половину реальности. Либо Христос предстанет иудейским раввином (и тогда придется смущенно забыть Его же слова – «Я и Отец одно есть»). Либо признать Его пантеистом – но тогда надо будет забыть Евангелие прощения…

По моему убеждению, только церковное мышление за века своего развития и молитвенного вчитывания в Евангелие смогло дать полный ответ. Он изложен в «Символе веры».

Для того, чтобы лучше оттенить необычность личности Иисуса, стоит провести сопоставление Его человеческого лика с Гаутамой. Причем сопоставление даже не богословское, а чисто психологическое. Итак, не касаясь чудес и богословских концепций, связанных с этими двумя Проповедниками, сфокусируем на некоторое время зрение на них как на обычных людях.

Прежде всего отметим общие черты в их жизни и образе проповеди:

1. Они не используют священный язык (санскрит или иврит), проповедуя на разговорном народном языке.

2. Они не используют «литургический» материал, не апеллируют к культовому опыту слушателей, не занимаются изъяснением эзотерического смысла жертвоприношений и ритуалов.

3. Они не ссылаются на свой школьный опыт. Они не говорят: «как мы были научены, то и передаем вам».

4. Они странствующие проповедники, не имеющие дома.

5. Они не занимают никакой официальной должности ни в светской, ни в церковной структуре своего времени. Более того, власть для них предстает как искушение.

6. Они преодолели схожие искушения. Это искушения сиюминутным, земным «добром». Евангельский рассказ об искушении Христа доступен и известен всем («сотвори из камней сих хлебы и накорми народ»). Гаутаме же демон Мара говорит: «Ты худ, ты дурен, смерть близка к тебе. Живя, ты станешь добрые дела делать. Много добра соберется от соблюдения обетов целомудрия, от принесения жертв. На что тебе „главное“?» 1583 .

7. Они не дают объяснений миру, не интересуются космогонией или структурой универсума, отказываются от всяких философских и теософских спекуляций, не открывают никаких «секретов Небес». Нет и речи о космософии – иерархии миров, планов, астралов, планетарных цепей и т. п. (и потому теософия в своем стремлении свести теологию к космософии перевирает не только Иисуса, но и Гаутаму).

8. Они не считают, что мир человека самостоятелен, самобытен. И в глазах Гаутамы, и в глазах Иисуса это некая вторичная реальность. Эта вторичная мирская реальность «лежит во зле», и человек в этом мире не свободен. Оба они считают свободу человека ущербной, умаленной, придушенной, неполной.

9. Источник этой несвободы человека они видят в недолжном устроении его душевной жизни, в его эгоцентризме, страстном состоянии души, в плененности материальным.

10. В качестве средства, которое могло бы исправить человека, они возвещают не ортодоксию, а ортопраксию, путь практики, выводящей из страдания. Освобождение приходит не через философские спекуляции и не через чтение книг, не через соблюдение прежних ритуалов, а через внутренний переворот.

11. Этот переворот настолько радикален, что и для Иисуса и для Гаутамы в принципе неинтересно, что было в прошлом опыте их собеседника. Они не экзаменуют своих собеседников на предмет их веры, они не проверяют их предыдущую праведность или правоверность. Они не интересуются – во что человек верил или не верил раньше. Они просто предлагают возможность абсолютно нового выбора: Ты иди за Мной. Человеку предлагается возможность творить радикально новую жизнь с момента принятия новой Истины.

12. Путь, предлагаемый ими, есть срединный путь – без крайностей гедонизма или аскетического мазохизма.

Можно еще отметить ряд биографических сближений (и там и там есть предатели – Иуда и Девадата; есть апостол, уговаривающий не умирать – Петр и Ананда)… Но они немногое добавляют к пониманию образа жизни Наставников.

Однако нетрудно заметить, что то, что сближает Иисуса и Гаутамы, носит в основном чисто отрицательный характер. Они едины в том, от чего они воздерживаются, чего они не делают, против чего предостерегают. Они едины в том, что считают «неглавным». Но во имя чего необходимо это отталкивание, по отношению к чему наш мир является вторичным – на эти вопросы они дают радикально различные ответы.