Яков протянул своему другу два распечатанных конверта.

Письма были коротенькие, и Александр Иванович быстро прочел их.

— Что ж, — сказал он, возвращая листки Якову, — письма как письма. Так всегда пишут с курортов: «Купаюсь, загораю… отличная погода…» Очень, конечно, любезно с его стороны, но ничего особенного.

— Обрати внимание, когда они посланы…

— Первое — 7 июля, второе — не то 13-го, не то 15-го — штемпель трудно разобрать, а на самом письме даты нет.

— Так вот, загвоздка в том, что не мог Вербицкий в эти дни ни купаться, ни загорать… Неподходящая погода была!

И Яков рассказал о наблюдениях Валерки и про его карты изотерм июля. Александр Иванович еще раз перечитал письма.

— Да-а! — протянул он. — Действительно, есть нечто непонятное. Об этих штормах и похолодании я тоже слышал по радио… Странно, что твой Вербицкий ни словом не обмолвился об них. Что же ты сам думаешь?

— В том-то и дело, что ничего придумать не могу. Может быть, поможешь? Помнишь, в школе мы любили с тобой разгадывать всякие головоломки из «Пионерской правды»?

— Головоломка головоломке рознь. Жизнь такое может придумать… Дай-ка, я погляжу еще раз. Так… тут вот он спрашивает, как подвигается твоя работа. Ты ответил?

— На другой же день.

— А по какому адресу?

— Сочи, главный почтамт, до востребования. Так он сказал мне писать…

— Он что же — твой руководитель теперь?

— Да нет, руководителем по-прежнему остается Прокофий… Вербицкий просто так, по собственному почину взялся помогать мне. И даже просил особенно не распространяться об этом… во избежание конфликта с кафедрой.

— Вот как? Оригинально. Чем же он помогает тебе?

— Да пока только по части организационной. Кроме того, обещал достать мне кое-какую литературу.

— Так. А когда он должен вернуться?

— По-видимому, уже скоро. Он, помнится, говорил что-то насчет дел… А вообще — отпуск у него до первого октября.

— Ты собираешься навестить его, когда вернется?

— Мне надо бы проконсультироваться кое о чем, но не знаю, сможет ли Вербицкий в этом отношении помочь… специальность его другая, хотя и близкая к моей теме. Конечно, с Прокофием Гаврилычем лучше было бы иметь дело, но как подойти к нему теперь? Я, право, не знаю.

— А ты не ершись. Пойди и скажи — так и так, погорячился и прошу извинить. И хотя вы не поддержали меня, все-таки хочу посоветоваться именно с вами. Старик поймет. В конце концов — дело прежде всего… Вот мой тебе совет. А письма эти, знаешь что, оставь-ка мне. У меня мыслишка одна появилась… После скажу, какая. И еще вот что: вздумаешь идти к Вербицкому, зайди сперва ко мне. Возможно, к тому времени и прояснится что-нибудь… Хорошо? Ну, а теперь давай все же позавтракаем. А вечером катнем-ка на стадион. Сегодня должна быть интересная встреча.

Через неделю Яков узнал стороной, что Анатолий Германович Вербицкий вернулся в Москву. Он хотел было позвонить на квартиру и попросить разрешения прийти, как вдруг получил по городской почте коротенькую записку, в которой профессор сам звал его к себе на дачу «по очень важному делу» и как можно скорее. Слова «важному делу» были дважды подчеркнуты.

Яков отправился было к Вербицкому на дачу, но вспомнил, что Александр Иванович взял с него обещание встретиться, прежде чем идти к профессору, и позвонил по автомату в райком комсомола. Александр Иванович проявил большой интерес к записке Вербицкого, попросил зачитать ее и сказал, чтобы Яков немедленно садился на электричку и что он будет ожидать его в вестибюле метро у Ярославского вокзала.

— Могу сообщить кое-что по поводу сочинских писем твоего «покровителя», — прибавил он в конце разговора.

Яков не стал мешкать. Не прошло и получаса, как он уже подъезжал к Москве. Выйдя на площадь, еще издали увидел высокую фигуру своего друга. Александр Иванович расхаживал у входа в метро.

— Люблю аккуратных людей, — улыбнулся он, здороваясь с Яковом. — Ну, где ж бы нам побеседовать? Помнится, тут была маленькая столовая.

Столовая оказалась недалеко; приятели выбрали столик подальше от стойки, заказали по стакану кофе. Яков с нетерпением ожидал, что скажет ему Александр Иванович. Может быть, он разгадал причину несообразности, подмеченной Яковом в письмах профессора?

— Так, значит, ты экстренно понадобился Вербицкому, — задумчиво сказал Александр Иванович, доставая из бокового кармана пиджака и раскладывая на столе два листочка почтовой бумаги. — Интересно знать, зачем? Что-то он начинает проявлять чересчур большой интерес к твоей персоне… Но, прежде чем тебе идти к нему, давай решим один вопрос.

— Да говори, не тяни! Ты что хотел сообщить насчет этих писем?

— Сейчас узнаешь. Я, видишь ли, проконсультировался на днях кое с кем… Ну, скажем, с экспертом одним. И вот что удалось установить. Смотри сюда. — Он развернул листки и положил их рядом, так что последняя страничка одного прикасалась к первой страничке другого. — Оба письма написаны одной и той же авторучкой. В этом, разумеется, нет ничего удивительного. Но вот что интересно, чем ближе к концу этого — первого по времени — письма, тем строчки становятся жирнее. Мы знаем, что это бывает в тех случаях, когда в ручке остается мало чернил. Такие же и даже еще более жирные строчки в начале второго письма, а вот тут, на шестой строке, даже посажена клякса. А дальше ручка стала писать нормально — профессор заправил ее чернилами. Ты ведь знаешь, как это делается? Перо опускается в пузырек, нажимается насос, а затем обязательно надо обтереть кончик ручки, иначе испачкаешь пальцы чернилами. Профессор так и сделал, но, очевидно, вытер ручку недостаточно тщательно и вымазал себе пальцы…

— Откуда ты это знаешь?

— А вот откуда. Обрати внимание (Александр Иванович показал Якову один из конвертов): в том месте, где заклеен конверт, видно несколько синих пятен. Это произошло потому, что Вербицкий, запечатывая, послюнил палец, испачканный чернилами. Такие же следы чернил есть и на другом конверте. Теперь понимаешь, в чем тут загвоздка?

— Ты думаешь, что оба письма писались одновременно?

— Вот именно. Все говорит за это. Профессор, как только поставил подпись под первым письмом, сразу же начал писать второе, пока не сделал кляксу… Тут он остановился, заправил ручку, вымазав при этом пальцы, и, закончив писать, запечатал одновременно оба конверта. Причем сделано это, по-видимому, гораздо раньше, чем значится на штемпелях. Поэтому-то в обоих письмах нет ни слова о шторме, разыгравшемся в эти дни в районе Сочи. Не мог он знать о них заранее, святым духом! Да и письма отправлял не он, а кто-то другой, не знавший их содержания…