— Черт возьми! Что же это такое? С какой стати понадобилась ему эта мистификация?

— Это, дорогой мой, пока дело темное. Но я думаю, что нам удастся просветлить и его. Разреши задать тебе несколько вопросов.

— Задавай!

— Какого числа уехал Вербицкий из Москвы?

— В конце июня. Погоди, сейчас вспомню… я ведь провожал его на вокзале… Кажется, числа 23-го или 24-го.

— А ты не припомнишь, как он был одет, когда садился в вагон?

— В плаще, в шляпе… почему тебя это интересует?

— Может быть, в пыльнике, светло-желтом?

— Точно! Как ты угадал? Удивительно!

— Да, Яша, удивительно счастливое совпадение! Как раз, с месяц тому назад, мне рассказал один из наших инструкторов о странном происшествии в скором поезде Москва — Сочи. Ему сообщил об этом проводник вагона… Теперь для меня ясно, что наш профессор вовсе и не ездил на юг.

— Но я же провожал его… и билет у него был до Сочи…

— Ну и что ж? На первой большой остановке он поменялся с кем-то билетом… причем сделал это тайком… а сам отправился куда-то в другое место.

— Но для чего? Для чего?

— А черт его знает — для чего. Чужая душа потемки.

Яков провел рукой по волосам, взъерошил их.

— Ну и задачу ты задал мне, Сашок! Что же посоветуешь мне сейчас?

— Поезжай к Вербицкому, раз он просит. Но сам держи, что называется, ухо востро. И давай договоримся — обо всем будешь информировать меня. Признаюсь, мне не нравится вся эта история… Ну, а теперь — пошли. Ты когда думаешь ехать? Сегодня?

— Да, с ближайшим поездом. Мне самому не терпится узнать, в чем тут дело.

— Ну, всего хорошего! Смотри же, Яша, помни, что я тебе сказал.

После знойной духоты городских улиц, после горячего асфальта под ногами лесная тропинка была настоящей благодатью для пешехода. Лучи полуденного солнца, пробиваясь через листву, теряли половину своей силы. Когда тропинка сбегала в низину, затененную отовсюду и поросшую папоротником, становилось совсем прохладно. Яков быстро шагал, спугивая с дороги целые хороводы бабочек-лимонниц, кружившихся среди зелени, как хлопья золотого снега… От остановки электрички до дачи Вербицкого, если идти напрямик, лесом, было не более двух километров. За каких-нибудь двадцать минут он покрыл это расстояние и вышел на окраину дачного поселка. Здесь не все еще участки были застроены; улицы походили на лесные просеки, и густые заросли отделяли одну дачу от другой.

Анатолий Германович, как видно, любил тишину и уединение. Его дача находилась на самой опушке леса, в стороне от проезжей дороги. Рослые стебли мальв, унизанные до самой верхушки большими розовыми цветами, совсем загораживали окна нижнего этажа. Яков толкнул створку калитки, но та не поддалась. Тогда он просунул руку между досок изгороди, намереваясь отодвинуть задвижку, но оказалось, что калитка заперта изнутри на висячий замок.

Яков вспомнил, что в первое свое посещение профессорской дачи он нашел калитку незапертой и беспрепятственно прошел через палисадник до самого крыльца. Чем же объяснить предосторожности, принятые сейчас хозяином дачи?

Яков хотел обойти дачу кругом и поискать другого входа, но, заметив розетку электрического звонка, привинченную к одной из досок забора, нажал кнопку и прислушался, потом нажал еще раз. В доме хлопнула дверь, послышались шаркающие шаги, и из-за угла показалась женщина в черном старомодном платье. Она подозрительно посмотрела из-за ограды на Якова, большие, тяжелые челюсти ее были недобро сжаты.

— Отоприте, бабушка! Мне к Анатолию Германовичу… он дома? — крикнул Яков на случай, если бы старуха оказалась глуховатой.

— Ваша фамилия?

Яков назвал себя.

Старуха, не удостоив гостя ни одним словом и не меняя выражения лица, полезла в карман юбки, долго шарила там, наконец вытащила связку ключей и отперла калитку. Впустив Якова, она тотчас же замкнула замок и все с таким же высокомерным молчанием пошла в дом, даже не поглядев, следует ли Яков за ней.

Вербицкий встретил Якова на крыльце дачи. Он был, как всегда, очень любезен, крепко потряс юноше руку.

— Пройдите, голубчик, вот сюда, — указал он на скамейку в углу сада. — Посидите, я сейчас.

Он скрылся за дверью и через минуту вернулся, держа в руках какой-то журнал, свернутый в трубку.

— Нуте-с, — сказал он, присаживаясь рядом с Яковом, — не будем терять времени… Я вызвал вас для серьезного и очень неприятного разговора. Да, дорогой мой, вам грозит большая неприятность… Скажу прямо: вы поступили весьма опрометчиво, но мне вас искренно жаль!

Профессор выпалил все это одним духом, и замолчал, впившись глазами в лицо юноши.

— Не понимаю, — проговорил Яков. — О чем вы говорите? Какая неприятность?