Побывали они в Московском высшем общевойсковом командном училище, в военной академии бронетанковых войск, в других вузах. На очереди – поездка в Солнечногорск, на высшие академические курсы «Выстрел». Переводчик мой опаздывает, и я принимаю решение ехать вместе с генералом Сеттеле в одной машине без посредника. Я немного владел английским, и этого оказалось достаточно для нормального общения. Он рассказывал о своей жизни, о том, что окончил военную академию в Лондоне, а во время Второй мировой был рядовым… Я говорил о себе, беседа получалась очень теплой. И вот он задает вопрос:

– Почему вы, господин генерал, так правильно называете финские населенные пункты и так подробно знаете местность Финляндии?

Я отвечаю, что во время войны с конца сорок первого до середины сорок второго года воевал против финнов. А он, заметно удивленный, говорит, что в те же месяцы воевал против русской армии. Естественно, я его спрашиваю:

– В каких же местах?

– В междуречье Ладоги и Онежья, на реке Свирь, – отвечает Сеттеле.

Я, не менее удивленный, говорю:

– Так я именно там и был, в районе гидростанции города Свирь-3 и города Лодейное Поле.

– В Свири-3, – сообщает он ошеломляющую новость, – я служил пулеметчиком.

Тут я ему и рассказываю, как один пулеметчик однажды очень нас обеспокоил своим беспрерывным огнем со второго этажа двухэтажного дома, выкрашенного в ядовитый желтый цвет. Тут генерал Сеттеле, еще больше взволновавшись, признается, что именно там, на втором этаже этого дома, и была его позиция…

Я ему говорю:

– Ваш бесконечный огонь, как вы помните, большого вреда нам не принес. Но вы заставили нас призадуматься, изменить рисунок боя. Чего только стоило продвижение в глубоком снегу от укрытия к укрытию… Ведь перед вами был батальон, которым командовал я в звании старшего лейтенанта. И вот я перед вами, целехонький…

Он мне заявляет:

– И я перед вами целехонький! Хотя ваши маленькие пушчонки тогда нас здорово беспокоили. Нам офицеры говорили, что перед нами какая-то особая дивизия, снятая с границы России с Маньчжурией, оккупированной Японией.

– А вы, – говорю я финскому генералу, – воевали в составе пехотного батальона, единственного на этом участке финской танковой бригады?

– Правильно, – отвечает он, – это действительно было так.

Пишу эти строки и спрашиваю себя: а как бы мы тогда поступили оба, если б смогли заглянуть оттуда в день будущий, узнать то, чего тогда и предполагать не могли? А если бы о дне сегодняшнем знали в дни войны все воевавшие по обе стороны фронта? А может, и лучше, что человек не может предвидеть? Ведь могла бы возникнуть такая великая путаница, что история превратилась бы в хаос, в переплетение абсолютных случайностей… Такой хаотично устроенный материалистический мир не способен долго существовать, ибо человеческий разум не способен объять всей суммы событий и их последствий…

Ко множеству размышлений привело меня сопоставление описанных выше двух встреч. В частности, вторая встреча с финским воином имела и неприятные последствия. Не положено было мне в те времена общаться с иностранным генералом без переводчика, без свидетелей. А водитель моей машины не знал английского, на котором мы беседовали. У моего непосредственного начальства возникли тогда некоторые подозрения относительно моей политической позиции, и я получил большой нагоняй от соответствующих органов.

После морозной, снежной зимы 1942 года по приказу командующего 7-й армией генерал-лейтенанта Гореленко [13] мы стали готовиться к наступлению. Зима была крепкой и тяжелой. Всюду лежал глубокий снег, и потому даже на поле боя мы передвигались преимущественно на лыжах. По плану наступления мой батальон предназначался для развития успеха 1-го батальона 94-го стрелкового полка, действовавшего впереди. Исходное положение батальона было севернее деревни Ван-Озеро. Мы должны были продвинуться через деревню на город Подпорожье.

Наступление велось очень низкими темпами, и потому финнам удавалось парировать наши удары. И вот первый эшелон захлебнулся в атаке, и мне пришлось ввести в бой свою вторую стрелковую роту, которая успешно атаковала противника во фланг и продвинулась на 600–700 метров в глубину, где была остановлена хорошо оборудованной обороной противника. Однако действия роты обеспечили возобновление атаки первого эшелона наших войск, и они углубились в оборону противника на километр.

Но дальнейшего развития наступление не получило, активные боевые действия были прекращены. Этот неудачный опыт наступления зимой выявил много недостатков. Стрелковые подразделения не могли успешно действовать в глубоком снегу в лесисто-болотистой местности – не было опыта ни у бойцов, ни у командиров. Боеприпасов, особенно артиллерийских, не хватало, и огневое обеспечение боя было скорее символическим, чем реальным. В таких условиях и упущенная мелочь становилась серьезным препятствием. К примеру, крепления лыж к валенкам были весьма примитивны – всякие там веревочки на палочках, – что резко ограничивало темп движения: лыжи то и дело срывались с ног. Другими словами, подразделения были экипированы слабовато. Штабы плохо изучили передний край и оборону противника, многие огневые точки и артиллерийско-минометные позиции не были выявлены… Потому и боевые задачи, как и в общем цели наступления, формулировались расплывчато. Да плюс истощенный вследствие плохого питания личный состав! Единственное достижение от неудавшегося наступления – передний край приблизился к противнику на расстояние 300–400 метров и обеспечил выгодное положение для организации обороны.

Итак, дело было в конце апреля сорок второго. После безуспешного весеннего наступления 1-й батальон 326-го стрелкового Верхне-Удинского полка, которым я командовал, сменил подразделения 94-го стрелкового Осиновского полка и занял оборону. Слева от нас непроходимое Куйдо-болото, справа, в четырех километрах, – высота 98,1.

И небо, и земля смотрели на нас холодным неродным прищуром. Продолжала царить зима. Обилие снега, насквозь промерзший грунт, стылый ветер, отсутствие как естественных, так и искусственных укрытий.