Если бы Беркут мог видеть лицо Мазовецкого! Но в темноте он заметил только то, что Владислав вдруг запнулся и старательно, уже не заботясь о покое спящих бойцов, прокашлялся.

— Ладно, пан поручик, не будем выяснять. Конечно же, самой Анне виднее. Одно могу сказать: если тебе эта жгучая полячка нравится, то считай, что Беркут тебе не соперник. Из этого и исходи. Но решать идти или не идти в Польшу, — ей самой. Как, впрочем, и то, любить или не любить того или иного поручика Войска Польского.

— Ты и в беседах с другом ведешь себя так, словно командуешь боем, — неожиданно подытожил Мазовецкий, поднимаясь и направляясь к двери. Разговор он считал законченным. — Мне не понятна твоя жесткость, очень смахивающая на жестокость.

Разговор этот Беркуту вспомнился не случайно. Узнав о запросе Украинского штаба партизанского движения, Мазовецкий сказал, что ответит сегодня, в семнадцать ноль-ноль, за полчаса до радиосеанса. Капитана удивляло уже хотя бы то, что поляк попросил так много времени на раздумья.

— Ну что, решился наш пан поручик? — появился в штабной землянке, соединенной давним, еще «монашьим», подземным ходом с пещерой на склоне плато, младший лейтенант Колодный.

— Пока не знаю, — пожал плечами Беркут.

— Так что передавать будем? Смотрю: бродит по пустоши. Вроде бы не в духе, нервничает.

— Сейчас поговорю с ним еще раз.

— Твердо посоветуй согласиться. Твердо. Если полетишь без него, в Центре это могут «не так» истолковать.

— Что значит «не так»? Лететь или не лететь — право самого поляка.

— …Но поляка, действующего в составе нашей группы, — напомнил Беркуту командир десантников. — Отказ лететь на Большую землю может породить много лишних вопросов, касающихся не только самого Мазовецкого, но и вас, капитан, всей нашей группы.

— Они и так неминуемо возникнут, так что на этот счет я не обольщаюсь.

Они вышли из землянки и сели на замшелые, покрытые изморозью камни, принесенные сюда и уложенные так, чтобы образовалось нечто похожее на крепостной вал.

— Тут, знаете ли, вопрос еще и политический, — попробовал развить свою мысль младший лейтенант. — Ведь кто такой, в сущности, Мазовецкий? Офицер армии буржуазной Польши. Столько воевал в советском партизанском отряде, и вдруг отказался сесть в специально присланный в тыл врага советский самолет! — Младший лейтенант протянул Беркуту пачку «Казбека», но тот лишь вежливо улыбнулся, уже в который раз напоминая, что не курит. Обычно Колодный, как и все остальные, курил либо махорку, либо трофейные немецкие сигареты. Но, когда хотел серьезно поговорить с командиром, обязательно извлекал из своего огромного вещмешка пачку «Казбека», запасы которого казались неисчерпаемыми. — Из этого что, товарищ капитан, следует, — проговорил десантник, не вынимая изо рта папироски. — Из этого следует, что то ли работы с ним никакой не проводили на предмет классового сознания, то ли вообще…

— Какое еще «классовое сознание»? Он — потомственный польский шляхтич, дворянин. Человек воюет, бьет фашистов. Разве этого недостаточно? И что значит «вообще»? — сдержанно спросил Беркут. — Что «вообще»? Договаривай.

— Почему договаривать должен я? — нахмурился Колодный. — Договаривать будут там, за линией… Как-никак не из командировки в Самарканд возвращаетесь — из вражеского тыла. Это всегда учитывается. И еще, товарищ капитан, я бы посоветовал запросить у Центра разрешения на прилет вместе с вами Анны и Арзамасцева.

— С полькой все ясно: она может стать медсестрой в одной из польских частей. А почему возникает имя Арзамасцева?

— На мой взгляд, оно должно возникать в первую очередь. Насколько я помню, вы бежали вместе с ним из эшелона. И до прибытия сюда никогда более чем на час не разлучались. А если бы захватить и Корбача, вообще было бы прекрасно.

— Считаешь, что там станут проверять меня?

— Я этого не утверждаю, — насторожился Колодный. — И не говорил ничего такого, что подводило бы вас к подобной мысли, разве не так, товарищ капитан?

— Понятно, — кивнул Беркут, опустив голову. — Надеюсь, в тех радиограммах, которые ты посылал в штаб?…

— Там была святая правда. Я ни на минуту не засомневался в вашей преданности Родине, товарищ капитан, — Колодный почему-то поднялся и одернул гимнастерку, словно собирался докладывать о выполнении задания.

— Да садись, чего подхватился? Разговор у меня с тобой, как видишь, не командирский.

— Вы же помните, как я встретил вас. Как сразу же признал. Хотя вы были без группы. После плена, побега… Конечно, в душе кое-какие сомнения возникали, кошки мяукали. Тем более что мне было приказано выяснить все основательно.

— Значит, само появление твоей группы уже было проверкой?

— Естественно, — четко ответил младший лейтенант, и взгляды их встретились. — Видите ли, до высадки в вашем районе я успел побывать в одном лжепартизанском отряде. Высадился, проник туда… Он был создан немцами. Из полицаев, из бывших военнопленных, у которых нервишки оказались слабоватыми… И получалось так, что вреда партизанскому движению эти лжепартизаны наносили больше, чем любые самые лютые каратели. Потому что подрывали веру в справедливость партизан, потому что своими зверствами низводили партизан до одного уровня с фашистами.