— Будь я проклят! — покаянно восклицал Крамарчук, зажимая рукой кровоточащую дыру в куртке на спине у девушки. — Это все моя цыганская страсть к лошадям, будь я проклят!

— Хватит причитать! — осадил его Беркут. — Веди огонь.

И, уже вскочив на подножку, сумел снять с вершины чудом вскарабкавшегося на нее кавалериста, очевидно, пытавшегося обойти их.

Партизанский аэродром располагался у истоков лесной речушки, русло которой служило пилотам ориентиром, а просека, расчищенная после бурелома, представала в виде взлетно-посадочной полосы.

— Немцы уже знают, что где-то в этих краях мы умудряемся принимать самолеты, — объяснил Беркуту командир местного отряда Дмитрий Дробар, чернобородый, патриаршего вида мужик лет пятидесяти, которого партизаны по его прошлой профессии все еще называли «Ветеринаром».

Это был человек свирепого вида и столь же свирепого нрава, который сам никогда в боях не участвовал, тем не менее держал в страхе всю полицию и полевую жандармерию в округе, не зная при этом жалости ни к врагу, ни к своим, хоть в самой малости провинившимся, бойцам.

— Появление здесь лесного аэродрома, конечно же, выводит немцев из равновесия, — смело предположил Беркут.

— Не то слово: оно приводит их в ярость. И в полиции, и в гестапо прекрасно знают, кто возглавляет партизанский отряд, и там даже предположить не могли, что я не только сформирую мощный отряд, но и обзаведусь рацией, свяжусь с Москвой, и мне даже будут присылать самолеты с оружием, газетами и взрывчаткой. Я взял их всех за рога — вот чего они не могли предположить, считая, что расправятся со мной, как порасправились с десятками других местных «народных мстителей».

Беркут обратил внимание, что в его устах это «народных мстителей» прозвучало с явной долей сарказма. Хотел бы он знать, кем считает себя в таком случае сам Дробар, уж не местным ли Ганнибалом? Тем не менее вежливо произнес:

— Следует признать, что такого успеха добились не многие командиры.

— Так расскажи об этом в Москве, — почти прорычал Дробар. — Что они там телятся? Пусть бы звание какое-нибудь офицерское дали, да орденок, исключительно для поднятия престижа. Уж я им и так и эдак намекаю. Но когда-то же и за рога их брать надо.

— Хорошо, обязательно буду рекомендовать вас командованию партизанского движения, как способного командира.

— Вот это будет по-мужски. Я тебя самолетом на Большую землю переправляю, а ты за меня словцо: мол, так и так — храбрый, мужественный, и, понятное дело, преданный делу партии. Чтобы все по анкете.

— Относительно храбрости не знаю, поскольку в бою видеть не приходилось, — мрачновато обронил Беркут. — К тому же молва говорит, что вы вообще ни разу не побывали ни в одном бою. Даже во время большой карательной экспедиции немцев и полицаев кто-то сумел предупредить вас, и вы с двумя своими телохранителями отсиделись в одном из сёл, предоставив отряду выходить из окружения без вас.

Беркут понимал, что откровение его было слишком неуместным, и что Дробар мог сделать все возможное, чтобы офицер с таким мнением о нем не смог дожить до прибытия самолета. И был очень удивлен, когда командир отряда лишь махнул рукой:

— Ты, Беркут, это брось: «молва», «отсиделся»… Кого ты слушаешь. Мало ли что о тебе по селам плетут: что давно продался германцам, что из плена тебя специально выпустили, чтобы подсунуть красным, уже ихнего, под власовца завербованного… Но ведь я в эти бредни не верю. — Дробар выдержал угрожающую паузу и, подавшись поближе к уху Беркута, уточнил: — Пока что не верю. Или может поверить? Так что давай, парень, дуть в одну дуду, а главное — брать этих партизанских тыловиков подмосковных за рога. Ведь для чего-то же Сталин приказал сформировать Украинский штаб партизанского движения. Значит, в этом была какая-то политическая необходимость. Конечно же, была!

— Не исключено, — проворчал Беркут, озадаченный напором Дробаря.

— Так пусть теперь телятся: пропагандируют, награждают и… чтут, — потыкал он пальцем в грудь Беркута. — Таких, как ты и я, талантливых партизанских командиров, чтут. Потому что на всей Подолии есть только два настоящих партизанских вождя: Беркут и Дробар. Или, наоборот, Дробар и Беркут, что уже не суть важно. Поэтому прилетаешь, и сразу же бери их за рога.

— Однако мы слегка отвлеклись. Что там с вашим ложным аэродромом?

Дробар ответил не сразу. Он не считал, что тот принципиальный разговор, который только что состоялся между ним и Беркутом, следует воспринимать как случайное отвлечение от главной темы.

Они постояли у родника, возле которого еще заметны были остатки давно сгоревшей часовенки, очевидно, возведенной здесь лесником или лесорубами; обошли вокруг векового дуба, под которым стояла утепленная армейская палатка присланного с Центра радиста, и только после этого Дробар наконец нарушил их затянувшееся молчание: