Шрифт:
— Крамарчук! — не прокричал, потому что кричать с раненой шеей ему было трудно, а буквально прорычал Беркут. — Сержант! Ты здесь?!
Словно реагируя на его крик, в салоне зажглась бортовая осветительная лампа, и кто-то из партизан спокойно, буднично ответил:
— Пятеро нас теперь! Трое там осталось! Убиты, сам видел!..
— Крамарчук тоже убит, — прокричал ему на ухо сидевший прямо у его ног, на каких-то мешках, Арзамасцев.
— Ты это видел?!
— И партизаны, что были с ним, тоже убиты. Гранатой накрыло. Корбач успел, а Крамарчук…
— Это неправда! — схватил его за ворот шинели Беркут. — Крамарчук еще стрелял! Я сам слышал, как он стрелял! Майор, прикажи пилоту вернуться! Вернуться и сесть. Его надо вырвать оттуда.
— Моли Бога, что тебя самого вырвали! — яростно огрызнулся совершенно осипшим голосом майор. — Только потому, что твой Крамарчук еще стрелял, мы и взлетели!
31
Когда барону фон Штуберу доложили, что в плен, контуженным, взят Беркут, он поначалу лишь мрачно ухмыльнулся.
— Кто это из вас решил, что ему удалось пленить Беркута? — еще мрачнее поинтересовался он, и, недоверчиво осмотрев Зебольда и Лансберга, почему-то решивших, что о такой вести непременно следует докладывать вдвоем, поднялся из-за стола.
— Не мы лично брали его, — неуверенно объяснил Вечный Фельдфебель, — но…
— Но хотя бы имели удовольствие лицезреть его? — нервно одернул китель гауптштурмфюрер, словно готовился идти извещать о пленении партизанского командира командующего группой армий. А когда Зебольд и Лансберг растерянно переглянулись, произнес: — Я спрашиваю: кто-нибудь из вас, лично, видел Беркута?
— Только что о его пленении сообщили по телефону, из управления полиции, — объяснил Зебольд. — Мы присутствовали при этом в полицейском участке, поскольку выясняли обстоятельства гибели той самой медсестры, что из дота…
— О медсестре потом. Она мертва. Сейчас меня интересует Беркут.
— Русские пытались переправить его через линию фронта. Но, то ли самолет задело осколком зенитного снаряда, то ли что-то произошло с мотором… Словом, пилот совершил вынужденную посадку. Пока экипаж ремонтировал машину, Беркут и еще несколько человек прикрывали его, лежа на гребне долины. Взрывом гранаты его контузило. Еще один партизан был обнаружен смертельно раненным в живот, другой — убитым. Самолет взлетел без них.
Гауптштурмфюрер снова мрачно осмотрел обоих. Вплоть до грязных сапог. На сапогах он задержал взгляд особенно долго, как фельдфебель, осматривающий солдат-первогодков, прежде чем разрешить им отбыть в увольнение. Между тем в этой деревне грязь и сырость были везде: на дороге, у которой они оставили свои машины, чтобы принять участие в карательной экспедиции против еще одного «запартизанившегося» поселка; на телах убитых, лежавших сейчас чуть ли не в каждом дворе; и даже здесь, в кабинете директора школы — единственной, как его уверяли, чистой комнатке в этом довольно большом двухэтажном здании.
Все, что здесь было когда-то из мебели, жители окрестных домов порастаскали и, очевидно, сожгли. Гауптштурмфюреру был предоставлен единственный уцелевший, принесенный откуда-то из подвала, шаткий стул, на котором он восседал уже целый час, ожидая, когда во двор школы приведут особо оголтелых пособников партизан, подпольщиков и бывших активистов. Именно в школе он и намеревался их сжечь, вместе с тем духом, которым они прониклись в ее стенах. А что, в этом есть что-то от высшей справедливости. Причем справедливости уже не столько вооруженной борьбы, сколько борьбы идей.
— Где он теперь находится?
— В полицейском управлении, в Подольске, — первым отреагировал шарфюрер Лансберг. — Звонили оттуда. Там знают, что вы на акции и что эта информация может заинтересовать вас.
— Не отвлекайтесь, — поиграл желваками Штубер. — Отвечайте только на мои вопросы. Что конкретно сказал человек, звонивший сюда?
— Схвачен партизан. Командир. Назвал себя Беркутом. И был опознан как Беркут. Никаких документов при нем не оказалось. Сверили с фотографией на листовке, выпущенной по поводу ареста Беркута.
Штубер кивнул. Он помнил об этой листовке. На выпуске ее настояло командование полиции, чтобы поднять дух своего воинства и лишить надежды тех, кто все еще верил в Беркута, как в спасителя душ. Но оказалось, что с агиткой они тогда явно поспешили. Впрочем, в ней не говорилось, что Беркут казнен. Речь шла лишь о том, что он схвачен, а банда его уничтожена.
— На сей раз он сам назвал себя Беркутом, — напомнил ему Зебольд, словно оправдываясь за то, что вынужден докладывать, упреждая сомнения своего командира.