Шрифт:
— Русскую эту, господин гауптштурмфюрер… отпустить? — спросил Зебольд, задерживаясь у двери. Лейтенант уже был за поваленной калиткой. Он бежал, не оглядываясь. В какую-то минуту ему, очевидно, показалось, что эсэсовец пристрелит его. Уж кто-кто, а он, офицер охранной роты, знал, что такое связываться с эсэсовцами, особенно если они, как и этот, — из гестапо. А ведь наверняка из гестапо. — Может, возьмем с собой?! Все равно ведь достанется офицерам из охранной.
Штубер на минутку задержался. Удивленно оглянулся на Зебольда и задумчиво почесал подбородок.
— Вы, как всегда, правы, мой фельдфебель. Охранная рота… Это ж надо было придумать такой вид войск!
— Ну а с русской?… — Так ничего и не понял Зебольд, поспешая вслед за командиром. — Что с ней? Возьмем с собой, а в Подольске хорошенько допросим?
— Пристрели. Или помилуй. На свое усмотрение. Только быстро.
32
Уже сидя в кабине «фюрер-пропаганд-машинен», Штубер следил, как Зебольд нерешительно топчется у калитки. Он привык выполнять приказы. Четкие и однозначные. Штубер всегда отдавал только такие. И он, старый служака Зебольд, почти всегда признавал: «Мудрый приказ. Я поступил бы точно так же».
Но сейчас приказа не последовало. Что значит, «пристрелить или помиловать»? Можно или пристрелить, или помиловать. Пристрелить и одновременно помиловать просто невозможно! Впрочем, Штубер, очевидно, думает иначе.
Гауптштурмфюрер видел, как в конце переулка показалась группа людей, которую гнали полицаи. В то же время с другой стороны появился Лансберг. Штубер взглянул на часы, потом вновь на Зебольда.
«Вот так оно в жизни все и происходит, — подумал он злорадно. — Стать убийцей, даже такой вот красавицы, но по приказу — это дело простое, солдатское. А ты стань им по своей воле, сам решая судьбу жертвы!»
Открылась дверь, и на пороге показалась девушка, которая до этого оставалась в коридоре школы.
«А ведь спокойно могла уйти через окно! — подумал Штубер. — Господи, до чего даже мы, воители твои, оказываемся порой неподготовленными к войне! Так какого дьявола эти русские втягивают в нее еще и своих наивных девчушек?! И это называется партизанка?! Да это Святая Мария!»
— Фельдфебель! — успел крикнуть он в ту минуту, когда Зебольд сорвал с плеча автомат. — Наших людей в машину. Уходим!
Зебольд оглянулся, опустил автомат и уже даже ступил несколько шагов в сторону машины, но вдруг яростно — словно раненый зверь, не желающий расставаться со своей добычей даже перед гибелью, — захрипел, повернулся и ударил по девушке густой, лютой автоматной очередью.
— Нас они не пощадят, господин гауптштурмфюрер! — остановился он возле полуоткрытой дверцы кабины. В глазах его были ужас и отчаянная решимость. Прикажи ему сейчас гауптштурмфюрер истребить и сжечь весь этот большой поселок, он счел бы его приказ величайшим благоговением к себе. — Вот увидите: нас они не пощадят! Никого!
— Можете не сомневаться в этом, — улыбнулся Штубер своей мрачной инквизиторской улыбкой и, взглянув на оголенные ноги убитой, смугловато желтевшие на глубоком белом снегу, захлопнул дверцу перед самым носом фельдфебеля. Словно хотел побыстрее отделить себя от этого человека, отмежеваться от него.
— Слишком много партизан развелось в здешних селах, — отчеканил водитель, глядя прямо перед собой, на дорогу, но, несомненно, ощущая пытливый взгляд гауптштурмфюрера. Он произнес это так, словно подобострастно отвечал на вопрос офицера. — Слишком мало мы их истребляем!
— Скажешь это на исповеди, перед последним вздохом. В Подольск! Но прежде проверь оружие. Вне населенных пунктов не останавливаться. Даже по требованию патрулей.
«А ведь вместе с Беркутом и Крамарчуком из дота вырвалась некая медсестра, — подумал он, когда машина уже выезжала из поселка. Вслед за „фюрер-пропаганд-машинен“ двигались два крытых грузовика с рыцарями смерти. — Кажется, ее звали Марией. Да, но именно ту медсестру застрелил некий переведенный в охранную роту проштрафившийся обер-лейтенант интендантской службы. А выследил и опознал ее сам Рашковский. Жаль, что не придется поговорить с этой дамой, — пожевал нижнюю губу барон фон Штубер. — Могла бы рассказать немало интересного о Беркуте, о последних днях жизни гарнизона».
— В Подольск, — еще раз приказал водителю. Расстегнул кобуру, а потом, разметав полы шинели, поправил швейцарский пистолетик, как всегда, упрятанный за пояс под кителем.
Этот пистолетик он берег на самый крайний случай, больше для себя, чем для врагов. Как последнее свидетельство офицерской чести.
33
Конечно же, это был Крамарчук! Штубер узнал его с первого взгляда. Коренастый, черноволосый и, странная вещь, ни единой сединки… Он стоял под кирпичной стеной, без сапог, в мокрых портянках и в разорванной гимнастерке. А напротив — пятеро полицейских с винтовками наперевес.