В раздевалке, скидывая брезентовый костюм, он радовался пятнам ржавчины на брюках, измазанным ладоням, мазутной полосе на подбородке. Тем, что был среди людей, пахнущих скипидарно крепко потом и горелым металлом, он гордился и вспоминал о себе, вчерашнем, с ласковой снисходительностью.

Ему не терпелось увидеть Тамару. Он наспех помылся, надел брюки, свитер, мокасины, помчался к остановке. Неподалеку от шлагбаума, пробегая мимо вагонов, стоявших в несколько рядов, он не заметил, как поплыл крайний поезд и его толкнуло буфером. Удар был мягкий, пришелся по лопатке, невредимый Вячеслав выскочил на щебень насыпи. Он засмеялся, что прыгнул через рельсы, будто волк, и в нем не ворохнулись ни досада на неосторожность, ни страх. И лишь позже, держась в трамвае за поручень, он понял, какой опасности подвергался. В мозгу, который лихорадило запоздалым испугом, назойливо возникали надвигающиеся колеса и железобетонные шпалы. Вскоре Вячеслав опять повеселел: придумал, что скажет Тамаре при встрече, это должно было облегчить их примирение.

Прежде чем нажать пуговку звонка, он пошептал эти слова, чтобы не сбиться: «Я вернулся к тебе наперекор воле отца. Стремление к тебе едва не стоило мне всей судьбы».

За дверью разбрызгалась тоненькая трель. Вячеслава бросило в жар. Как глупы слова, которые он собирался произнести.

Он ждал, что Тамара нежно приникнет к нему и заплачет, но этого не произошло. Она отчужденно стояла за порогом и до озноба была холодна в льдисто-голубоватом халате. Он не узнал ее глаз. Куда-то девался зной, и теперь в них прозрачность зимней стужи.

— Можно войти?

— Нельзя.

— А завтра?

— И завтра.

Коричневая дверь вплотную подлетела к Вячеславу. Померещилось, что но автоматический замок закрылся, а лязгнули огромные ножницы, отрезавшие и отбросившие Тамарину комнату с фотографией клоуна Никулина и с пейзажем — над закатным озером летят красные гуси.

Каменные ступеньки. Гладкие ступеньки. Пыльные ступеньки. Неудержимо надвигающийся вагонный буфер. Но, к сожалению, он не сшибает на железобетонные шпалы. Мимо он, мимо.

Вроде кто-то зарыдал? Тамара? Конечно, не она. Она стала зимней. Зимние не рыдают. Чужой женский голос. Мало ли несчастий оплакивается в квартирных глубинах. Ее плач. Он как темный луч среди белого дня. Бежать, бежать на этот убийственный луч горя. Упруго прыгает под пальцем пуговка звонка. Трель догоняет трель. Пусть не откроет. Но пусть знает: он слышит, страдает, любит.

Каменные ступеньки. Гладкие ступеньки. Пыльные ступеньки. Колеса заслоняют небо. Заманивает накатанный блеск. Он хочет ринуться навстречу колесам, сам медлит и ждет, когда выбросится из-под них небо. Проститься с миром.

И вдруг ему кажется, что он спит и что ему необходимо проснуться. И он встряхивается и видит себя в застекленной двери подъезда.

Кто-то скачет сверху. Вася. Пушист, невесом в дымчатой школьной форме. В горстях кедровые орехи. Так громко чпокнул языком, будто вышибло пробку из бутылки с шампанским. Свесил голову, передразнивая поникшего брата.

— Вась, постой.

— Чего?

— Орешков пощелкать.

Вася отсыпал Вячеславу орехов и не выдержал: известил о том, что папин брат дядя Ваня прислал из Сибири целых полпуда кедровых орехов.

— Вась, к Заверзиным ходил?

— У Назиры горло болит.

— Еще?

— Тамарин институт в колхоз посылают. Как Назира поправится, Тамара на уборку уедет. Муж письмо прислал. Грозится убить. И штурман письмо прислал. На Кубу поплыл. Вот кому, Слава, хорошо!

— Может, он думает — тебе хорошо? Давай сходи-ка к ним.

Они вместе поднялись на этаж Заверзиных. Кнопка звонка высоко. Вася забарабанил кулаками в дверь, выбивая пионерскую маршевую мелодию. Вячеслав запрыгал через ступеньки вверх, чтобы Тамара его не заметила.

— А, Василек.

Ее голос. Сиплый и сырой от слез.

Весь вечер Вячеслав ждал Васю. Вася возвратился грустный. И, как в прошлые дни, был скрытен и дерзок в ответах. Тамара не спрашивала о нем. И не должна спрашивать. Жестокие люди ее не интересуют. Вячеслав не верил тому, что Тамара не спрашивала о нем, а также тому, что она могла причислить его к жестоким людям. Не верил, а сам поддавался отчаянию.

Назавтра Леонида послали работать на склад заготовок.

Леонид сказал Вячеславу, что ночью с блюминга подали на склад целую плавку непригодного для вырубки и дальнейшей прокатки металла, поэтому им придется всю смену резать бракованные блюмы.

Склад заготовок представлялся Вячеславу чем-то скучным и темным, и он попросил Леонида оставить его в копровом цеху для обзора всех работ, которые здесь ведутся. Леонид запротестовал: за Вячеслава, как за своего ученика, да еще родственника, он несет личную ответственность, поэтому ни на минуту не может оставить без руководства. Это так, шутейно. Главное, ему хочется удивить Вячеслава необъятностью склада, грандиозным количеством стальных брусов и плах, текущих через склад заготовок на прокатные станы комбината и на местные заводы или тут накапливающиеся перед отправкой в другие города и страны.