Ждал я пять минут. Потом еще пять. А потом плюнул и осторожно выглянул в окно. Метрах в двадцати начинаются покрытые молодой, но уже густой листвой кусты. За кустами — деревья, за деревьями — забор, и вроде бы нигде ни малейшего шевеления.

Я плюнул еще раз и, перешагнув через девушку, вышел в коридор, где был встречен радостными объятьями Джона. Но обниматься было некогда. Заперев входную дверь, я проследовал в "большой зал", сел на пуфик рядом с инкрустированным перламутром столиком а-ля рококо и из экономии (и конспирации) протянул руку к инкрустированному тем же самым телефонному аппарату.

Первая попытка оказалась неудачной. Трубку на другом конце линии не сняли. При второй попытке, минуты через три, ее сняли, но не то лицо, с которым я хотел говорить. На просьбу же позвать то, потребовали представиться и, когда я отказался, моментально услышал короткие гудки.

Я терпеливо набрал номер в третий раз и с места в карьер сообщил, что ежели мне сейчас же не позовут того, кто мне нужен, то в самое ближайшее время об этом горько пожалеют и тот, кто мне нужен, но главное, тот, кто мне его не позвал.

Услышав наконец знакомый голос, проговорил искусственным басом:

— Немедленно приезжайте в известный вам дом. — И назвал адрес.

— Но!.. — попыталась возмутиться перламутровая трубка.

— Никаких "но". — Тон мой был ледяным, как у зомби. — Приезжайте.

Я едва успел смыть кровь и сменить рубашку, а он уже явился. Я открыл входную дверь, и он вздрогнул от неожиданности:

— Вы?!

— Как видите.

Он нахмурился:

— Что вы здесь делаете?

— Сам не знаю, — пожал я плечами и мотнул головой в сторону двух сопровождавших его дородных молодцев: — Скажите, чтобы пошарили в джунглях напротив кухни. Возможно, найдут кое-что интересное. А после пускай подождут во дворе, ладно? Разговор предстоит серьезный, не хотелось бы прерываться по пустякам.

На мгновение он заколебался, потом отдал соответствующие распоряжения своим орлам и шагнул через порог. Замер, увидев Джона.

— А это что за синьор?..

Признаюсь, на душе у меня просто кошки скребли. Да прикиньте сами: я в коридоре с живым и очень опасным дедушкой, а на полу в кухне его мертвая внучка. В такой ситуации единственным выходом было подробно рассказать старику всю предысторию — надеюсь, поверит, что не я же, в конце концов, убил девушку!

Я хмуро покачал головой:

— Эх-х… Поскольку беседа будет совсем не веселая, зацените уж для начала свой подарок, Владимир Евгеньевич…

Он "заценил".

Придирчиво и даже как-то ревниво осмотрел и ощупал покорно застывшего после моей команды Джона с макушки до пят, аж залез в пасть. Наконец выпрямился и, достав из кармана серой курточки платок, вытер морщинистые руки. Хмыкнул:

— Нормально, юноша. Хорошо.

— Только "хорошо"? А почему не "отлично"? — вяло поинтересовался я.

— Уши слабо купированы.

Я вздохнул:

— Так нам с ним овец не пасти.

— Все равно — стандарт есть стандарт. К тому же жирноват, и рубцов для его возраста многовато. Травите специально?

Я развел руками:

— Да нет. Само-собой иногда выходит…

— Смотрите не перетравите. Иначе скоро и по квартире на цепи и в наморднике гулять с ним будете да к стеночке жаться. Ладно, что дальше?

Я помрачнел:

— А дальше… Проходите, пожалуйста, чего ж торчать у дверей.

Мы проследовали в зал и сели. Он в огромное кресло, я на скромный стул. А Паук постарел, думал я, глядя на его землистое худое лицо. Однако глаза все те же, "паучьи".

— Короче говоря… — преувеличенно бодро хлопнул я себя по коленке. — Только вы, ради бога, в обморок не падайте, сознания не теряйте, в общем — не волнуйтесь.

— Не буду, — пообещал он. — Итак?

— Итак, отвечаю на первый вопрос — насчет того, что я здесь делаю. Увы: "что" — сам покуда не знаю. А вот почему я здесь. — И сунул прошлогоднему папе телеграмму.

Он пробежал ее в тысячную долю секунды. Дёрнул тощим плечом:

— Ну и что?

Я вылупил зенки:

— Как это — "ну и что"?!

Паук сердито засопел:

— Нет, ну а какой, интересно, реакции вы ждали? Я, разумеется, от вашего нового визита не в восторге, но она же не маленькая, в конце-то концов! И ежели ей вдруг приспичило выписать для… хм… сердечных утех вас… Ну, знать, и впрямь дура, я ей это еще год назад говорил.

Мало-помалу я тоже начал выходить из себя.

— Владимир Евгеньевич, прекратите ругаться. Во-первых, она все-таки ваша дочь, а во-вторых: при чем тут дура — не дура?! Главное, милостивый государь, то, каким образом ваша прекрасная дщерь могла отправить эту телеграмму отсюда, коли она загорает на Крите?