Шрифт:
Как бы то ни было, я взял вилы, которые торчали из кучи навоза, и выставил их перед собой, как щит.
Хай Сиси, знал, что делал, и с кнутом управлялся превосходно. Умел поразить и цель, которая находится сзади, за его спиной. Кнут просвистел и звякнул о вилы. Он ударил сильнее, чем в первый раз, и не отрази я удар, он опять пришелся бы точно по лицу.
Вилы исправно принимали на себя один удар за другим все время, пока мы ехали. Эта комедия начинала злить меня. Его согбенная спина больше не вызывала во мне сочувствия и жалости — напротив, в ней словно сосредоточилась вся людская злоба, и она внушала мне отвращение, ненависть своей тупой, бесстрастной, бессловесной недвижностью. Как же я был, оказывается, прав! Ничем я не провинился перед этим Хай Сиси — совесть моя чиста! Ну, пересеклись наши пути-дорожки, и ничьей вины в том нет; в любви не бывает генералов — все рядовые!
Я уже в третий раз наполнил повозку, а другие только возвращались с поля. Все кроме Дохлой Собаки сгрудились возле навозной кучи. Крики, свист кнутов, цокот копыт, голоса женщин, продолжавших ворошить навоз... гомон, суета, как на театральных подмостках.
И тут Хай Сиси вскочил со своего места у стены, где он, как обычно, устроился на корточках, и, сверкая злобно глазами, налетел на меня:
— Шевелись! Хватит вола драть! — Он распустил кнут, его грубые, жесткие волосы встали торчком, вены на висках вздулись.— Гнись-шевелись! Еле ноги переставляешь — быстрей, быстрей!
Все стихло — так смолкают разом лягушки, если в пруд бросили камень. Десятки глаз обратились в нашу сторону. В первый момент я испугался: «Надо ответить... что? как? вдруг ударит?»... Но ведь и Мимоза смотрит на нас... Я взял себя в руки, чувство собственного достоинства оказалось сильнее страха. Бросил вилы ему под ноги, делая вид, что просто решил отдохнуть, а сам все думал, как бы убраться от него подальше.
— Ах медленно! А ты, чем вола драть, взял бы да и помог. Вот и вышло бы побыстрее...
— Что? Ты еще споришь, ослиная морда?..— В два огромных прыжка он очутился передо мной.— Работай, живо! Это твоя работа, «кафэйлэ»! [16]
В толпе засмеялись. Я не понял значения этого «кафэйлэ» и решил, что это какое-нибудь непристойное ругательство. Его угрозы встревожили меня, опять подбирался страх. Надо заставить его замолчать, во что бы то ни стало. И вопреки здравому смыслу я вдруг заорал:
— Знаю, почему ты точно бешеный пес яришься! Я вчера видел, как ты воруешь!
16
Китайская транскрипция арабского слова «кафир» — «неверный».
Расчет оказался ложным — он не только не заткнулся, но буквально затрясся от злобы. Протянул ко мне руку, губы его кривились, словно он творил заклятье. Замер на мгновение, а потом издал яростный вопль:
— Медвежий потрох! Кафэйлэ, дусымань! [17] Хватит брюхо набивать, ослиная морда! Пущу тебе сегодня кровь!
Теперь он почти визжал и, казалось, вот-вот сорвет голос. Он отшвырнул кнут, бросился ко мне и обеими руками ухватился за ворот моей куртки. Потом вздернул меня на воздух, раскрутил и метнул, словно дохлую курицу, прямо на кучу навоза.
17
Китайская транскрипция персидского слова «враг» (ср. — душман).
Такого я не ждал, думал, он отделает меня кнутом. В толпе никто не шевельнулся, никто, даже бригадир, не попытался остановить расправу; им было неизвестно, что он вытворял по дороге. Теперь я был жалок до крайности — весь в глине и навозе, ровно дурачок деревенский, извозившийся в грязи. Несколько секунд я, лежа на навозной куче, переводил дух. Голова шла кругом, разум помутился. Я слышал смех равнодушных зрителей, видел зловещий блеск в глазах Хай Сиси. Но ярость переполняла меня, и во мне возникло совершенно особое возбуждение — такое испытывает человек, впервые видящий море, о котором давно мечтал, он, широко раскинув руки, самозабвенно бросается в воду и плывет, плывет... «Ну же,— твердил я себе, — давай!»
Я решился. Подобравшись, я перекатился туда, где лежали брошенные мною вилы, схватил их и встал. Броситься в море! Броситься! Я собрал все силы, прыгнул — вот он, случай! — и метнул. Вилы со свистом, словно копье, полетели в его сторону.
Раздался общий вздох. Хай Сиси сумел увернуться. Вилы вонзились в стену конюшни и, прочертив четыре ярких дорожки по глиняной поверхности, со звоном упали на землю.
Послышались одобрительные возгласы; в глазах Хай Сиси билась тревога. Я не попал, но сам поступок придал мне смелости. Броситься в море! Очертя голову! Рвануть к стене, схватить вилы и повторить попытку!
Он и помыслить не мог, что я брошусь на него с такой яростью. Растерянный, он стоял у стены, покорно ожидая, пока я повторю удар. Вилы зацепили бедро, он схватился за рукоять и застыл, не зная, что делать. Левой ногой я вмазал ему в пах.
Застонав, он наклонил голову, согнулся, словно пытался увидеть, куда я ударил его. Потом выпрямился со сверкающим взором, с дикарским блеском в глазах, лицо искажено гневом. В одной руке мои вилы, другая — растопыренная пятерня — напоминает когтистую лапу орла. Экая громадина! Меня охватила паника, сейчас он ударит меня, сейчас.