Шрифт:
Ни одной женщины, подумал он, ни одного ребенка.
Наверное, они прячут их в недоступных густых плавнях — километры и километры зелени и воды, то, что с самолета кажется сушей, а на самом деле трясина, зыбкое месиво, обманчиво прикрытое сверху плавучими островками, ряской, тиной…
А где прячется она?
Где-то совсем рядом, думал он, совсем рядом.
Иначе откуда бы эта мелодия у него в голове, откуда этот зов, эта тоска по недостижимому…
Он шел на этот зов меж спящими, меж сплетенными телами. Вдруг настала ночь, совершенная, тихая, звездная ночь. Звезды отражались в воде, он никогда не думал, что от звезд на темной воде могут быть дорожки…
Там, за деревьями, если пройти чуть вглубь и влево, если свернуть на эту тропу…
Тропа по обе стороны поросла бледными колокольчиками-тройчатками, словно самосветящимися бледным светом, а в конце пути была поляна, окруженная густыми зарослями ивняка, и в самом сердце этой поляны стояла она.
Он подошел к ней, схватил за руки…
Она тоже светилась, словно эти цветы-тройчатки, словно прекрасный опалесцирующий сосуд, словно мраморная статуя, погруженная в толщу зеленой, пронизанной солнцем воды.
— Откуда ты взялась? — спросил он.
Ни одна лодка не подойдет к лагерю кэлпи бесшумно, ни один пришелец не останется незамеченным… И все-таки вот она, стоит тут, перед ним, стоит и светится…
— Я умею открывать тропы, — сказала она.
— Открывать тропы?
— Да. — Она улыбнулась и приложила прохладную руку к его щеке. — Помнишь, тогда в вашем парке, на насыпи? Тропу можно открыть в любом месте, лишь бы на другом ее конце были деревья.
— Это ваша кэлпийская магия? — спросил он шепотом.
— Да, — кивнула она, — это наша фоморская магия. Ты избегаешь называть нас нашим тайным именем? Но у тебя у самого наше имя, маленький бард.
— Это случайность.
— Да, — согласилась она, — это случайность.
Колокольчики-тройчатки пахли так, что у него перед глазами плавали белые точки. Потом он понял, что это золотоглазки, они окружили его, их прозрачные бледные крылышки трепетали у его век.
— Они всегда приходят, когда приходишь ты?
— Нет, — сказала она, — они всегда приходят, когда приходишь ты. Ты пел моим людям, я знаю.
— Да, — согласился он, — я спел им четыре раза. Один раз — песню битвы, другой раз — песню смерти, третий раз — песню хитрости и четвертый раз — песню славы.
— Как ты вырос, маленький Фома!
Он молчал. Личинка вертячки, думал он, зов, который нельзя преодолеть…
— Мне не следовало приходить сюда, — сказала она, — но я пришла. Что ты со мной делаешь, маленький Фома?
— Зачем я тебе? — сказал он хрипло. — У тебя есть твои воины.
— У меня есть мой бард… Наконец-то у меня есть мой бард. Я выбрала тебя и не ошиблась.
Она прильнула к нему, руки ее были точно две серебристые рыбки, они скользили по его телу, это было щекотно и сладко…
Он отстранил ее, и ее руки в удивлении метнулись прочь.
— Сегодня я помогал воевать со своим народом. А человек из моего народа пытался убить меня.
— Это значит, ты становишься взрослым.
Я взрослый, подумал он и обнял ее. И она прошептала ему в ухо теплым дыханием:
— Ах, что ты со мной делаешь!
Он целовал ее волосы, они были теплыми и пахли мокрой лесной зеленью и белыми цветами, целовал ее маленькие уши, нежные, словно перламутровые раковины, целовал ее глаза, прикрытые бледными веками с синеватыми прожилками.
Руки ее заплелись у него на шее…
«Если я не скажу ей сейчас, когда я смогу это сказать? — подумал он в тоске. — Кому? Элата бы меня не понял. Ингкел бы презрительно скривился. Балор бы рассмеялся. Ни мертвым, ни живым… никому… только ей».
Он отстранился, по-прежнему удерживая ее руки, чтобы она не убежала далеко.
— Я бард, — говорил он, — я должен петь. Но сегодня я спел твоим, и погибли мои. Наверняка погибли… А кэлпи…
— Фоморы, — поправила она и сдула прядку, упавшую на лицо.
— Твои фоморы сидят и пьют и веселятся, но их всех убьют… Им не выстоять против людей.
— Обними меня крепче, маленький бард, — прошептала она, — обними меня!
— Четыре песни я спел… у меня осталась только одна… только одна песня. Я больше не хочу петь о войне. Я хочу петь о любви.
— Я тоже не хочу говорить о войне. Я тоже хочу говорить о любви!
— Я хочу понять… Почему вы всегда воюете? Почему ненавидите нас?
— Но я люблю вас, — сказала она.
Он чуть не выпустил ее из рук.