Шрифт:
— Угу.
Финн покачал головой.
— Мне очень жаль. Она взглянула на него.
— Как я понимаю, в твоем детстве было больше розовых тонов?
— У меня было замечательное детство, — сказал Финн. — Родители работали полный рабочий день — мы нуждались в деньгах, — и меня отдавали в детский сад или на продленку всякий раз, когда мама не могла договориться о ночной смене. Но когда они бывали дома, я становился центром их вселенной.
Эмбер попыталась себе это представить, но картина в воображении полностью не складывалась.
— Ты видишься с матерью?
Она вспомнила, как Том рассказывал, что отец Финна болел раком. Финн покачал головой.
— Она умерла в прошлом году. Они были немолоды — маме исполнилось сорок пять, когда я появился на свет, а до этого детей у нее не было, — так что неожиданностью назвать это нельзя. Но все равно больно.
Потянувшись к нему, Эмбер крепко сжала его руку.
— Мне жаль, — сказала она.
Ее слова были искренни. Не умея по-настоящему прочувствовать пустоту от потери родителя, она вполне ощущала грусть утраты, окутывавшую Финна как покрывалом. А что до утрат, так Эмбер знала о них больше, чем ей хотелось бы.
— Все в порядке, — сказал он, отнимая у нее руку, чтобы переключить передачу. — Но каким образом твое злосчастное детство привело тебя в издательство?
— Благодаря воспитательной программе, — сказала она. — Однажды в исправительный центр пришел для проведения беседы мой теперешний босс, Джеймс Монаган.
Говоря об этом, она слегка выпрямилась. С ее точки зрения, Джеймс был святым. Кто, кроме святого, мог вытащить ее из адского пламени?
— Что за беседа?
Здесь она отклонилась от правды.
— Одна из тех, которым человек обязан своей судьбой. Но она вовсе не была душещипательной. И сопровождалась заданием. Довольно сложным…
Эмбер замолчала, припоминая, насколько сложным. Смешно даже говорить о какой-либо «душещипательности». Это был ультиматум: примкни к нам или пройди свой путь в качестве обвиняемого по делу об убийстве. Она покачала головой.
— Но я выдержала испытание, и потом нас стали обучать.
— Обучать?
— Языку, грамматике и тому подобному, — ответила Эмбер, почти не погрешив против истины. Она действительно прошла интенсивный курс обучения произношению. До работы в Управлении она понятия не имела, как правильно говорить по-английски, а уж тем более по-французски или по-арабски. — Я по-прежнему занимаю общий кабинет с одним из наших ребят, парнем по имени Брэндон Клайн.
— Сколько же тебе было лет? — спросил Финн.
— Тринадцать.
— И с тех пор ты связана с издательством?
Она кивнула.
— Я связана с Джеймсом. Одно время он работал в журнале, но потом они переключились на выпуск книг.
— А твоя мать?
Эмбер сжала губы, как всегда удивившись тому, до чего сильно ранят воспоминания.
— Она подала документы на отказ от родительских прав, — ответила она и посмотрела Финну прямо в глаза. — Моим законным опекуном стал Монаган.
Для Эмбер была важна в первую очередь не юридическая сторона дела. С того момента, как Джеймс взял ее в учебный центр Управления, ей открылась одна простая истина: он относился к ней лучше, чем ее собственные родители. Прошло время, и Эмбер перестала спрашивать себя почему. Она любила и уважала Джеймса, а мать ненавидела. Вот и все.
— Дерьмо, — прошептал Финн.
— Что тут еще скажешь…
Больше сказать и вправду было нечего.
— Но, по-моему, ты нашла настоящую семью.
Эмбер наморщила лоб.
— Что ты имеешь в виду?
— Похоже, твоей семьей стали мистер Монаган и твой друг Брэндон.
Прикрыв глаза, Эмбер сделала глубокий вдох.
— Ты очень чуткий, — сказала она. — Они действительно стали моей семьей.
Джеймс, Брэндон и все Управление № 7.
— Ты делаешь то, что тебе хотелось бы? — спросил Финн.
Она заморгала, не совсем понимая, о чем он.
— В каком смысле?
— Я про то, чем ты занимаешься в жизни. У тебя были в детстве какие-нибудь мечты?
— Только вернуть маму. — Она не стала ждать его ответной реплики. — Забудь. Да, я занимаюсь делом, которое мне нравится больше всего на свете. — Она поспешила воспользоваться удобным случаем, который предоставил ей Финн. — Но тебе, кажется, повезло меньше. О чем ты мечтал в детстве?