— Василием… Уфимцев Василий, помощник машиниста. Сам я курский. И она тоже.

— Должно, и прежде, там, в Курске посещал её в храме? — спросил Врангель.

— Случалось.

— Ну, идем.

Они вошли в маленькую и тесную, без иллюминаторов, судовую церковь. Перед иконостасом теплилось несколько свечей, а на аналое лежала икона «Знамение» Божьей Матери, Курская Коренная. Российская святыня.

Василий остался на пороге, ожидая, когда помолится Врангель и разрешит пройти к иконе и ему.

Было тихо, лишь угадывалось, как в бронированные бока крейсера бьет легкая волна и детскими голосами покрикивали носящиеся над эскадрой чайки. Врангель склонился к аналою, припал к иконе и стал почти беззвучно (хотя Василий слышал каждое его слово) молиться:

— Святая Матерь Божья! Спаси и сохрани Россию. Не дай сгинуть ей в темени смут и раздоров и погрязнуть в безбожии. Сохрани людей, ведомых мною и поверивших в меня. Веди нас своею рукою. Помоги обрести нам новую родину или вернуться в прежнюю. Только это прошу… Для себя ничего… Со смирением приму все посланные мне испытания.

Завершив молитву, Врангель прошел к двери и посторонился, уступая путь к иконе Василию.

— Иди. Приложись.

И Василий несмело, ступая на одних носках, приблизился к Коренной, но не приложился к ней, а лишь склонился над ее ликом и с нечеловеческой тоской в голосе не прошептал, а словно бы сдавленным голосом прокричал:

— Прости меня, Матерь Божья! Прости! Не ведал, что творю! Каюсь! Прости! — и торопливо, не перекрестив лба, пошел к выходу из церкви.

Когда они вышли в коридор, Врангель сказал:

— Не хочешь, не говори. Что за камень давит твою душу? Должно быть, большой грех носишь ты в себе, коль не нашел других слов, кроме: прости!

— Вина моя большая, но глупая. И не для человеческого уха, не смею никому рассказать, — сказал Василий.

— Обратись к владыке, исповедуйся.

— Проклянет.

Это уже заинтересовало Врангеля, он попросил:

— Расскажи. Может, полегчает?

Василий промолчал.

Врангель понял: он не хочет рассказывать о своем грехе. Может, убийство? Или разбой? Не стал больше настаивать. Поднялся на палубу. Василий последовал за ним.

Вдали, на самом горизонте, виднелся, освещенный солнцем удаляющийся Севастополь. Он уже выглядел не городом, а лишь белоснежной зубчатой полосой.

Василий остановился возле Врангеля. Молчал. Врангель понял, Василию хочется облегчить свою душу, но и не решался открыться. Не знал, как отзовется генерал на тайну его греха.

— Давно это случилось. В молодости, — решившись, внезапно заговорил Василий. — Прельстили меня большевики. Сильные, смелые. Против царя разговоры вели. Светлую жизнь обещали: коммунизмом называется. Одно только мне в голову не укладывалось: а как же будут люди жить без Бога. И подумал: а может, большевики никого не обманывают? А может, его и в самом деле, нет? Ночами не спал, всё в голове перевернулось. А ответа ни у кого не мог получить. Один ответ был у большевиков: Бога придумали те, кто хочет владеть миром. Бог — это выдумка, сказка.

Рассказывал Василий тихим ровным голосом. Чувствовалось, давние думы пересказывал. И поныне они все еще тревожили его.

Врангель молча слушал.

— К нам в Курск привезли икону «Знамение», поместили в храме Святого Николая. Народу шло к ней тьма-тьмущая. По темноте своей и по молодости мы с дружком моим Левкой Коганом решили проверить, есть ли Бог или его нет. Придумали: взорвем храм. Если икона сгинет в руинах, то никакая она не святая. И ведь взорвали. С динамитом тогда недостатка не было. Заложили по пуду в пяти углах. Три дня трудились. От храма ничего не осталось — гора кирпичей. А когда разобрали развалины, нашли икону. Верите или нет, ни трещины на ней, ни царапины. Такая вот история.

Василий немного помолчал, потом добавил:

— И свет не перевернулся, и солнце не погасло. Стали понемногу забывать об этом. На Ленина молились. А тут — на тебе! Дружка моего Левку молнией убило. И дождь был почти никакой. Так, покапало. Один раз гром прогремел. Левка в поле был. Насмерть… На икону тогда посмотреть не мог, боялся. Потом, позднее, стал в церковь ходить, свечи ставил, каялся, прошения за грех свой у Божьей Матери просил. А исповедаться никому не решился. Вам первому рассказываю.

— На крейсере как оказался? — спросил Врангель.

— Из Курска сбежал, на флот подался. Подальше от своего греха. А тут вдруг узнаю: она у нас на крейсере…

И ещё раз, после долгого молчания, сказал:

— Подумал, что смерть за мной явилась. А ну, как Господь из-за меня наш крейсер потопит? Сколько невинных пострадает.

Врангель смутно припомнил: ему рассказывали, как пьяные большевики взорвали в Курске храм. Так они решили бороться с религиозным дурманом.

А оказывается, все было не так просто. Перед ним стоял один из тех, кто совершил этот варварский поступок. Запутавшийся человек, ищущий свою правду в этом сложном противоречивом мире. Виноват ли он? И кто виноват в его бессмысленном злодеянии?