Землячка говорила решительно, едва ли не до крика повышая голос. Можно было подумать, что она с кем-то спорит или выступает с трибуны, хотя ей никто не возражал. Серьезных поводов не было, а вступать в спор с Землячкой по мелочам никто не хотел. Её скандальный характер был всем известен.

Сразу за Джанкоем поезд стал резко тормозить и остановился.

Бела Кун прошел к выходу, спросил у стоящих в тамбуре охранников:

— Что там? Что-то случилось?

Но охранники пока ещё ничего не успели выяснить.

Кун протиснулся к двери, выглянул наружу. Неподалеку двое путейцев о чём-то беседовали с машинистом «кукушки», видимо, объясняли ему причину остановки.

— Любезные! Не скажете, почему остановились? — спросил у них Кун.

— Пути подорваны, — ответил один из путейцев. Они, похоже, уже были посвящены в то, что в вагоне едет крымское правительство, потому что покинули машиниста паровоза и приблизились к вагону. Один из них продолжил обстоятельно объяснять: — Туточки вчерась красные с белыми сурьёзно поскубались. Людей побитых и порубанных много. И тех и энтих. И ранетых полно, ещё не всех увезли. У нас в Джанкое ещё с девятнадцатого больница разбита, не успели починить. В Симферополь везти далеко, не выдержат. И путя в трех местах разобраны, в одном — подорваны.

— И сколько стоять придется? — поинтересовался Кун.

— Я и говорю, путя в четырех местах поврежденные, — вновь как несмышленышу ласково объяснил путеец. — Как ремонтники постараются, так сразу.

Поняв, что остановка предстоит длительная, на насыпь спустился Ульянов и подал руку Землячке. Но та отклонила его руку и легко спрыгнула на мягкую насыпь. Вслед за нею спустился Маметов, и они вдвоем помогли Гавену и Лиде.

Гурьбой они прошли к пока ещё вздыхающему паровозу. Впереди увидели искорёженные взрывом рельсы, а внизу возле высокой насыпи суетилось множество людей, стояли телеги, повозки, тачанки, и среди них возвышались два потрепанных грузовых «форда».

Это было поле недавнего жестокого боя. По нему ходили санитары, склонялись над ранеными. Похоронная команда сносила в одно место убитых, и аккуратно укладывала их рядышком, накрывая лица шинелями, фуражками, конскими попонами — всем, что попадалось под руки.

Члены крымского правительства по пологой, недавно вытоптанной тропинке, спустились с насыпи вниз. Лиде и Гавену помогал Дмитрий Ульянов.

Землячка решительно подошла к санитару, который только закончил перевязывать раненого и, ожидая, когда поднесут следующего, старательно вытирал тряпкой окровавленные руки. Операционным столом служил стоящий на обочине дороги обычный крестьянский большой дубовый стол. Он стоял рядом с палаткой, потому что в палатку не помещался.

— Когда? — коротко, начальственным тоном спросила Землячка.

— Вчера по полудни. Кубанцы Фостикова и наши, Тридцатая стрелковая.

— Грязнов? — вспомнила фамилию комдива Тридцатой стрелковой дивизии Землячка. — Что ж так долго возитесь?

— А что ночью сделаешь? На голос ходили, потом с факелами. Фостиков так быстро отсюда сбежал, что не только убитых, но и раненых своих здесь оставил. И убитые и раненые, в основном, казаки.

— Наших-то много?

— Убитых пока семеро насчитали. И раненых тоже немного… Всех тяжелых уже подобрали, сейчас легких, но не ходячих, чаем отогреваем, — обстоятельно объяснял санитар.

— Кто начальник медслужбы Тридцатой?

— Фельдшер Трошкин.

— Пригласите его!

— Так это, извиняюсь, я и есть, — приложил руку к козырьку порядком изношенной фуражки санитар. — Был военврач Загальский, так он, в аккурат, тифом заболел. Его на том берегу Сиваша оставили.

— Так кто всеми вами руководит? — удивилась Землячка.

— Комиссар. Но он не наш, не из Тридцатой. Ехал мимо. А может, прислали? — объяснил Трошкин и указал куда-то в степь. — Да вона он, возле телег.

Подняв голову, Землячка увидела вдали, у стоящих телег и машин вполне осмысленное движение, центром которого был человек в лоснящейся на солнце кожанке. Он отдавал какие-то распоряжения по поводу раненых, их укладывали, кого в автомобиль, кого на телеги. Слов слышно не было.

Землячка двинулась в сторону незнакомого ей комиссара, так ретиво командующего санитарами Тридцатой дивизии. Члены крымского правительства, как цыплята за наседкой, пошли вслед за нею. Иногда она брезгливо переступала через тела убитых и ещё не убранных с поля боя казаков и шла дальше. Остальные обходили их и торопливо догоняли Землячку.

Когда они подошли ближе, до неё стали доноситься распоряжения комиссара:

— Те три телеги — в Колай. Подсадите ещё по одному раненому. Обещали принять двенадцать… Кто из Ак-Шейха?

— Мы.

— Сколько телег?

— Две.

— Возьмете шестерых. В Каранкут отправляйте «форд». Там медстационар на десять коек. Потеснятся немного, примут четырнадцать.

«Интересно, что за самозванец?» — подумала Землячка. Чем ближе она подходила, тем явственнее звучали напористые слова комиссара. Но поразили её даже не слова, а голос. Этот голос был ей чем-то знаком. Не просто знаком, она его не однажды слышала.