Пока они разговаривали, Землячка внимательно наблюдала за происходящим вокруг. Татары возчики подъехали к старенькой, выгоревшей на ветрах и солнце палатке с красным крестом. В одну и другую телеги забрали ожидающих своей очереди раненых.

— А что это вы белых казаков вместе с нашими бойцами? — недоуменно спросила Землячка.

— Раненые, Розалия Самойловна. Сами видите, сидят рядышком, беседуют о чем-то своем, крестьянском.

— Не уверена, что о крестьянском.

— Подлечим, потом разберемся, кто крестьянин, кто в чем виноват. Все — по закону.

— По закону их бы — в тюрьму. Мы намерены буквально с завтрашнего дня заняться этим. Создадим «тройки», пусть они разбираются, кто чем дышит. Нам бы в самом начале не погубить советскую власть чуждой идеологией. Ленин неоднократно предупреждал нас, большевиков, об этом.

— Не сомневайтесь, Розалия Самойловна, все будет по закону. Только законов, к сожалению, пока нет. Каждый выдумывает свои. В этом я вижу самую большую опасность для советской власти, — твердо сказал Кольцов. — А насчет казаков? Кругом степь. Они раненые. К тому же за ночь крепко заморозились. Села маленькие, рассовываем буквально по нескольку человек. Пусть отогреются, подлечатся. Люди ведь!

— Гнилой либерал! Я когда-то так и сказала Дзержинскому… — не зло сказала она Кольцову и с некоторым сарказмом в голосе добавила: — Люди! Не забывайте только, прежде всего они — враги.

— Тут у нас небольшое расхождение во взглядах. Совсем крошечное. Вчера они были врагами. А сегодня — раненые, безоружные беспомощные. Просто люди. Если угодно, военнопленные. Теперь об идеологии. Генерал Фостиков бросил их на поле боя. А мы отогреем, подлечим. Они спасибо скажут. Не мне и не вам. Советской власти. Вот это и есть идеология, как я ее понимаю.

— Мне всегда было трудно с вами разговаривать, — сухо сказала Землячка. — И все же, я надеюсь, мы найдем общий язык.

— Я тоже на это надеюсь… Минуточку! — Кольцов торопливо отошел в сторону, отдал какие-то распоряжения группе стоящих санитаров, снова вернулся и сказал: — Кстати, ваш старый знакомый Гольдман тоже здесь. Устраивает раненых в Курман-Кемельчи.

— Неразлучная парочка! — скупо улыбнулась она. — Что ж, буду рада видеть и его… И куда вы теперь? Ах, да! В Феодосию… Что за дела у вас там, если не секрет?

— В предписании сказано: особо уполномоченный командования Южного фронта по соблюдению законности в Крыму. Длинно и пока для меня не очень понятно. Пытаюсь разобраться.

— Что ж непонятного! Государево око! — Землячка зябко передернула плечами, обернулась к своим спутникам. — Холодно! Не пора ли нам вернуться в свою халупу?

Прощаясь с Кольцовым, она сказала:

— По должности вы были бы обязаны представиться новому крымскому правительству. Будем считать, вы это сделали. Буду рада видеть вас в Симферополе.

— Непременно навещу, — как можно любезнее согласился Кольцов.

— Навещу… — с сарказмом повторила Землячка. — Не на посиделки приглашаю. Приедете с отчетом! — уже другим, казенным голосом добавила она.

— Да, конечно. Если будет о чем отчитываться, — при этом Кольцов про себя подумал: «Век бы вас не видел, дорогая Розалия Самойловна!»

Расчищенное после недавнего боя поле небольшой отряд Кольцова покинул под вечер. К этому времени повреждения на железной дороге наспех отремонтировали и маломощная «кукушка» сипло попрощалась и неторопливо потащила правительственный вагон в столицу Крыма.

Уехала в сторону Феодосии на своем транспорте медслужба Тридцатой дивизии.

Разъехались возчики-татары, развозившие по окрестным селам раненых. Осталась здесь лишь похоронная команда, которая должна была предать земле убитых.

Неподалеку отсюда нашли неглубокую вымоину, углубили её лопатами. Дело затянулось почти до вечера. Обыскали всех убитых, своих и чужих, в поисках хоть каких-то документов, писем, хоть чего-то, что помогло бы выяснить фамилии и адреса погибших. Но определили фамилии немногих. Никто не предполагал умереть в этом самом последнем бою Гражданской войны.

На заходе солнца, когда могила была готова, мужики из похоронной команды немного поспорили, как хоронить: всех в одной общей яме или отдельно красных и белых. Сошлись на том, что смерть всех уравняла: и белых, и красных, православных, мусульман и атеистов. Православного священника нигде не могли отыскать. Напуганное слухами о большевистских репрессиях, православное духовенство сбежало из Крыма в предпоследние дни, накануне предполагаемого бегства Врангеля.

Татары возчики привезли перепуганного муллу, и тот пропел полагающиеся по этому поводу суры на непонятном языке.