Но он не мог. Боже, он просто не мог! Так приятно было чувствовать ее. Она хотела его, и это было слишком соблазнительным ощущением. Собственному желанию он, хоть и с трудом, еще мог сопротивляться. Но понимание того, что женщина тоже его хочет, всегда губительно действовало на него. Эта маленькая сирена ведет его и все его дело к погибели, и он уже почти готов сдаться и с обреченным восторгом пойти по этому гибельному, но безумно радостному пути.

— Я хотела, — выдохнула она, — так сильно хотела… нарисовать вас.

Нарисовать его?

Он нервно, но с облегчением рассмеялся. Да, с ней не соскучишься.

— Дорогая моя, я…

Грей умолк. Неожиданно в его голове возник четкий и ясный образ. Нет, не образ обнаженной и извивающейся под ним мисс Тернер, хотя, конечно же, этот образ будет преследовать его в мечтах.

Нет, он увидел перед собой портрет юного Дейви Линнета. Восприятие его образа художником, внимание к деталям. И неожиданно Грей представил, как может выглядеть он в глазах художника, от внимательного взгляда которого ничто не ускользает.

Он увидел небритого флибустьера, в лапы которого попала невинная гувернантка, по каким-то причинам покинувшая дом и набравшаяся в компании матросов. Еще он увидел мужчину, который вновь, словно это уже вошло в привычку, едва не нарушил слово, данное своему единственному брату. Плут и авантюрист в дурацких щегольских сапогах, который, не имея заслуживающих уважения достоинств, пытается с помощью денег добиться благосклонности своей сестры и признания общества.

Доля секунды понадобилась Грею, чтобы рассмотреть свой собственный неприукрашенный портрет, и ему не понравилось то, что он увидел. Что ж, он, возможно, никогда не станет образцом респектабельности, но будь он проклят, если он позволит миру запомнить его таким.

Оттолкнувшись от стены, Грей сжал запястья девушки и излишне резко отстранил ее от себя. Забинтованные руки растерянно опустились вдоль платья.

— Этого не будет, — сказал он скорее себе, чем ей. Отступив на несколько шагов, он жестко растер лицо, словно пытаясь избавиться от воспоминания о ее нежных, дразнящих прикосновениях.

— Почему же нет? Разве вы не хотите, чтобы я…

— Нет. Я ничего от вас не хочу. Я не хочу, чтобы вы меня рисовали. Я не хочу, чтобы вы прикасались ко мне. Я не хочу видеть, как вы крутитесь среди матросов, отвлекая их. Я не хочу больше видеть, как вы становитесь приманкой для акул. И вообще, я больше не хочу вас видеть.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. В них больше не было смеха. Но Грей еще не закончил.

— Вы, — он ткнул в ее сторону пальцем, — чертовски глупы, поэтому даже не представляете, как вам повезло. Собраться пересечь океан, и как? Без денег, без сопровождения. Вы даже не представляете, что с вами могло случиться еще там, в порту. А здесь, на корабле, вы накачиваетесь ромом в компании матросов, многие из которых еще не забыли свое пиратское прошлое, произносите непристойные тосты и вообще ведете себя как портовая девка.

София тяжело сглотнула.

— Если бы я хотел вас, — продолжил он, нависая над ней с угрожающим видом, — я мог бы переспать с вами в первую же ночь на этом корабле. И скорее всего к настоящему моменту вы уже надоели бы мне. Вы распрощались бы со своей невинностью, а вместе с ней исчезло бы и ваше обаяние.

Ее глаза распахнулись в почти неприкрытом ужасе. Пьяный блеск в них исчез.

Грей отступил на шаг, потом еще, открывая ей путь к двери.

— Так что оставайтесь приличной английской гувернанткой, мисс Тернер. Идите в свою каюту, закройте дверь на засов, заберитесь в свою койку и в своих молитвах возблагодарите всемогущего Бога за то, что я вас не хочу.

Голова раскалывалась. Под разлохматившимися на руках бинтами пульсировал огонь. Все тело болело, несомненно, от вчерашнего сражения с рыбой и… Да, она пила ром наравне с мужчинами.

О Боже, мужчины!

Что же она натворила? Господи помилуй, это же надо додуматься — заявить пьяным матросам, что она только что порвала пылкие любовные отношения с неким французом и в настоящее время ищет ему замену. А потом, что же было потом?

«Я не хочу вас», — заявил он.

Да, это было унизительнее всего: хотя все тело у нее гудело и болело, самая тяжелая рана была нанесена ее самолюбию. Любая юная леди из приличной семьи возблагодарила бы Господа за то, что, несмотря на свое предосудительное и даже скандальное поведение, проснулась этим утром по-прежнему целомудренной. Но София давно решила отказаться от своей опостылевшей благовоспитанной жизни.

А теперь даже бывший пират отверг ее.

«Я не хочу вас».

Его слова ранили ее, словно ножом. И каждый раз, когда они снова и снова эхом звучали у нее в голове, этот нож проникал все глубже.