Население чернолесской культуры, конечно, не было однородным в языковом отношении. Даже на территории Вельского городища совмещаются, по крайней мере, два разных типа погребений, и материальная культура его восходит к разным традициям. Родственный славянам этнический компонент имеет явно западное происхождение, связываясь с карпато-дунайским миром. Другой компонент может быть связан с населением, восходящим еще к киммерийским временам [450] .

Таким образом, к рубежу н. э. в Приднепровье просматривается несколько отличающихся друг от друга культур, население которых говорило на языках славянского облика. В контактных зонах происходили процессы взаимоассимиляции, складывалось двуязычие (именно это должно иметь в виду, когда Геродот говорит о знании скифского языка гелонами), воздействие языков друг на друга. В разных условиях довольно заметно различались и темпы развития славянских и родственных им племен. Более развитые или более сильные выступали на стадии перехода к военной демократии в качестве гегемонов и завоевателей и по отношению к своим родичам. Но наряду со славянскими в Приднепровье сохранялись и иные языки. На севере и востоке — это были прежде всего разные диалекты балтских языков, на юге и юго-востоке — иранские, в Прикарпатье — дако-фракийские и кельтские. Неславянские, в том числе очень древние племена, сохранялись и на основных славянских территориях в Поднепровье.

Решение вопроса в пользу славянства зарубинецкой культуры в значительной мере предрешает и вопрос о пшеворской культуре как одной из основных славянских территорий конца I тыс. до н. э. и первых веков н. э. В связи с этой культурой обычно возникают проблемы выделения в ней германских элементов [451] . Но следовало бы уточнить, о каких элементах идет речь. Германские элементы ищут в пшеворской культуре, исходя из общего представления о том, будто на Балтийском Поморье накануне н. э. обитали только венеды и германцы. Между тем этническая карта Прибалтики была гораздо более пестрой, причем германские элементы не составляли здесь преобладающего начала.

Одним из племен, начавших «исход» из Прибалтики на юго-восток, были бастарны. К концу III в. до н. э. бастарны занимали значительные территории от Карпат до Нижнего Дуная, по течению реки Прут. При определении их этнической принадлежности обычно рассматривается альтернатива: германцы или кельты. К германцам бастарнов относили многие немецкие ученые, но именно это обстоятельство и обесценивает данную точку зрения. Бастарны какое-то время возглавляли в придунайских областях значительный союз племен, а мимо таких фактов традиционная германистика равнодушно не проходила. Для доказательства германоязычия бастарнов нередко ссылаются на Страбона и Тацита. Но Страбон не причисляет их к германцам даже и географически [452] . Тацит же гораздо больше склонен признать германцами венедов, нежели бастарнов [453] . Кельтами признают бастарнов Полибий, Тит Ливий, Плутарх [454] .

Археологически бастарны изучены слабо. С ними связывают культуру Поянешты-Лукашевка [455] . Поскольку эта культура стоит неизмеримо ниже центральноевропейских кельтских культур, Д.А. Мачинский «согласился» отдать ее германцам [456] . Но это, конечно, не решение вопроса. Погребальный обряд бастарнов напоминает поморский (трупосожжения в урнах, покрытых сосудом), т. е. область балтийских венедов. В именах бастарнов никаких признаков германизмов нет: в них проявляется влияние кельтской и балканской антропонимии [457] .

В аргументации Д.А. Мачинского проявляется естественное представление о связи культуры с языком. Но уровень, достигнутый центральноевропейскими кельтами, вовсе не был обязателен для всех племен, говоривших на языках кельтской группы. С одной стороны, не все кельты вошли в центральноевропейское объединение, а с другой — у кельтов может быть более чем у других европейских племен заметны «перепады» — смена подъемов культуры «варваризацией».

На Балтийском Поморье, как отмечалось, на рубеже н. э. еще сохранялся отличный от собственно кельтского венетский язык. Вместе с тем сюда издавна проникало и кельтское влияние, а ряд племен, по-видимому, говорили на диалектах кельтского языка. И если у бастарнов прослеживаются какие-то кельтизмы в языке, то их необязательно связывать с центральноевропейскими кельтами. Такую окраску их язык мог получить и в Прибалтике.

На рубеже III и II вв. до н. э. ольвийский декрет в честь Протогона упоминает крупные силы «галатов и скирров», незадолго до этого угрожавших городу. «Жестокости галатов» опасались также скифы и другие причерноморские племена [458] . Высказывалось мнение, что под «галатами» в данном случае имелись в виду бастарны [459] . Галатами греческие авторы именовали кельтские племена, причем о составе угрожавшего Ольвии союза они получили достоверные сведения от перебежчиков [460] . Существенно также, что ветвь бастарнов — певкины при крещении просили себе епископа из Галатии, что имело смысл только при языковой близости тех и других. Что касается скирров, то одноименное племя упоминается в Южной Прибалтике. Очевидно, они также входили в первую волну колонизационного движения от Прибалтики на юг и юго-восток. Их древности не выявлены, и обычно они сближаются либо с бастарнами, либо с причерноморскими иранскими племенами, либо с германцами. Если учесть, что этноним известен также в Прибалтике, их, как и бастарнов, следует связывать с поморской культурой и этнически с прибалтийскими венетами. Противоречия источников в определении их этнической принадлежности, видимо, из того и проистекает, что язык венетов был настолько близок к кельтским, что его можно было признать за «галатский», и настолько отличался от него, что его можно было назвать «германским», т. е., в данном случае, просто не-кельтским. Самое разделение «галатов» и «скирров» как разных, очевидно, и по языку племен может указывать и на разную степень кельтской окраски языка и культуры пришельцев. С другой стороны, кельты придунайской области (если нападение на Ольвию приходилось на время после 212 г. до н. э.) после разгрома их государственного образования должны были искать прибежища у соседних нейтральных племен, каковыми в это время и являлись бастарны [461] .

Таким образом, с конца III в. до н. э. по всему юго-западному ареалу Среднего Поднепровья располагаются племена и этнические группы кельтического и поморско-балтийского происхождения. Просачиваются они и в самое Приднепровье. Несколько позднее в этом же направлении продвигаются и дако-фракийские племена, отходящие под натиском римлян. К последним, в частности, относится липицкая культура первых веков н. э., существовавшая относительно короткое время в Северном Поднестровье [462] .

Вторжение сарматских племен в Причерноморье привело к ряду передвижений и в другом направлении: с востока на запад и северо-запад. В то время, как остатки скифов, тавров и других древнейших насельников этого района, искали защиты у греческих городов-государств или просто в районах неудобных для кочевий, пришедшие в движение кочевые племена проникали все далее на запад, смешиваясь с другими варварскими племенами или сдвигая их с насиженных мест. Среди пришельцев возвышались то одни, то другие племена, возникали союзы, называемые обычно по какому-то преобладающему в данный момент племени. Некоторые племенные наименования позднее послужили основанием для создания концепций начала Руси или, по крайней мере, происхождения имени «Русь» [463] . Имеются в виду прежде всего аорсы и роксаланы. Аорсы — ираноязычные племена, обитавшие до н. э. в низовьях Волги и далее на восток. Во II–III вв. н. э. это название вытесняется именем «аланы», коих будут называть также и «русами» (об этом речь пойдет ниже). Как бы оба названия соединило в себе племя «роксаланов» [464] . Оно, во всяком случае, легко этимологизируется как состоящее из двух компонентов «рокс» — из иранского «светлый, блистающий, белый» речь идет явно о племени, считавшем себя особо благородным среди алан (о последнем варианте речь будет ниже), — и «аланы» [465] .