— Так, значит, ты ему позвонишь?

— Как только закончим с тобой.

— Я уже собираюсь на работу, но ты мне позвони сегодня, расскажешь, как там и что. Если захочешь.

— Постараюсь, но не обещаю. У меня тут самый разгар одной большой работы.

— У меня тоже. И я сама большая, к сожалению.

Она чуть засмеялась — для меня это прозвучало музыкой.

— Ты прекрасна. Судя по той фотографии, что ты мне посылала.

Я говорила искренне.

— С-спаси-ибо.

— Ты опять плачешь?

— Чуть-чуть. И уже в хорошем смысле.

— Ладно, вроде договорились. Ты там береги себя и Эви-младшую. А то у меня только вы двое в подругах.

— О'кей. Целую, пока.

— И я тебя, пока.

Трубка пискнула, отключаясь, и Эви вернулась к обычной повседневной жизни. Вот тому, чтобы она такой и оставалась, я посвятила свою.

Я стала набирать номер Альберта, но выключила телефон, не нажав последней цифры. Он отстает по времени на час, так что проснется не раньше, чем у меня будет десять. Поставив будильник на девять тридцать, я снова легла спать.

Собраться для разговора с Альбертом Парксом — это как готовиться к бою. Он бы и сам одобрил такое сравнение, потому что за тридцать лет службы в морской пехоте не один бой прошел. Перед тем как начать серьезную кампанию, нужно правильно расположить все свои силы. Вот почему я перед тем, как ему позвонить, приняла душ, оделась в домашнее (малиновые треники и просторная черная футболка), ну и выпила полгаллона кофе. Потом произнесла себе напутственную речь:

— О'кей, Жас, — сказала я, в сто пятый раз тасуя колоду, стараясь успокоиться под шуршание мостиков, — вот что надо сделать. Ты не будешь орать на Альберта — по крайней мере первые пять минут. — Вообще я полагала, что разговор закончится через две, но если делать ставки то, когда я сорвусь, лучше перестраховаться. — Свое мнение о нем ты оставишь на этот раз при себе, и про маму не скажешь ни слова.

— О'кей, постараюсь, — ответила я своему отражению в зеркале шкафа. — Но обещать ничего не могу.

Я кивнула сама себе и позвонила Альберту. Он снял трубку после пятого гудка — нехороший признак. И голос у него звучал слабо и неясно. Хотя он сам себя до этого довел, сейчас он ожидал жалости, зараза. Ах ты!..

Это я схватила подушку и запустила ее через всю комнату.

— Привет, Альберт! — начала я, стараясь быть приветливой и не слишком озабоченной. — Мне тут Эви сказала, что ты себя не очень хорошо чувствуешь?

— Всюду она лезет, твоя Эви. Точно как ваша мама.

Я скрипнула зубами. Не буду я ему напоминать, как мама пришла домой раньше обычного и застукала его в койке со своей лучшей подругой! Тогда он и сказал, что она всюду лезет.

— Я слышала, ты уволил сиделку?

— Назойливая, как муха. Вечно ей нужно было знать, что я когда ел, вечно в меня своими шприцами тыкала.

Будь на свете такой прибор — злостемер, у меня бы его зашкалило. Жилы на лбу стали пульсировать боевыми барабанами, а самообладание — разлетаться в клочья. Оно у меня — самообладание — штука очень непрочная. Вроде красивой цветной бумаги, которой выстелены мешки для подарков. Внутренним взором я видела, как оно рассыпается на мелкие клочки и улетает, чтобы — наверное — собраться где-нибудь в другом месте как-нибудь потом, и тут мой папочка жалобно так сказал:

— Жасси, она ужасно со мной обращалась. А сейчас я ужасно себя чувствую.

— Да господа бога ради, пап, ты ужасно себя чувствуешь, потому что врача не слушался. Эви с ума сходит, переживая за тебя, а у нас с Дэйвом просто времени нет приезжать вокруг тебя прыгать, чтобы ты перестал загонять себя в гроб! Значит, будет вот как: мы тебе наймем другую сиделку. Ты будешь есть то, что она тебе скажет. Ты будешь делать уколы инсулина и не хныкать. А если ты и ее уволишь, я своими руками оттащу твои тощие мощи к дому ветеранов и брошу на пороге!

— Но…

— Более того, ты сегодня жедоговоришься о встрече с доктором, и если ему придется отрезать тебе ногу к чертовой матери, из нас ни один тебя не пожалеет, потому что ты сам виноват!

— Жасмин Элен Паркс!

— И не смей говорить со мной с папашинымиинтонациями, черт тебя побери! Я отлично понимаю твою игру, и со мной этот номер не пройдет. Ты не был с нами, когда мы росли, так отчего ты решил, что мы сейчас бросимся тебя лелеять из сочувствия твоему плачевному здоровью?

Наступила долгая пауза. Наверняка Альберт в это время с вожделением смотрел на банку пива, а я грызла себя за то, что ору на изувеченного героя войны. Я знала, каким он был морпехом. Целый ящик медалей и полная телефонная книжка людей, готовых за него умереть — даже сейчас. Просто ему не надо было заводить детей.

— Я устала, — сказала я, чувствуя себя бесконечно старше даже его шестидесяти с лишним лет. — Работаю на всю катушку и подошла к самому краю. Звонок Эви меня с этого края столкнул, а лавина досталась тебе.