…Мать, неграмотная, нервная, издерганная тяжелой жизнью женщина. Все свои силы она положила на то, чтобы дать возможность жить и учиться нам, троим ее сыновьям.

В 30-е годы она перенесла очень много неприятностей из-за отца, т. к. тот был склонен к пьянству и часто оставался в кругу сомнительных женщин. Будучи домохозяйкой и неплохой портнихой-самоучкой, она прирабатывала и всячески старалась материально поддержать нас, хотела сохранить целостность семьи и ради этого шла на компромиссы с отцом…

Отец работал в ленинградском торговом порту служащим, позже понял всю низость своего поведения и сделался семьянином-чиновником, оставшись замкнутым и внешне не ласковым.

Жить семье в пять человек на его заработок в 600–700 рублей было трудновато. Старший брат Женя после 7-летки пошел в железнодорожный техникум. Но ему жалкой стипендии не хватало. Я учился в школе, был порядочным озорником и очень много приносил хлопот матери. Хотя я и был отличником в школе, но поведение мое не блистало. Учеба мне давалась легко, а все остальное время я проводил с пацанами на улице, за городом. Сейчас я удивляюсь тому, сравнительно мягкому отношению ко мне со стороны матери. Правда, мне частенько от нее доставалось, и после побоев я замыкался в себе. Это развило во мне упрямство, делать все наперекор сказанному или то, что считал я нужным.

В 1940-м году я… убежал из дома. Найдя сотоварища, мы подались… на юг, на Черное море. Наше «путешествие» длилось недолго: мы не успели доехать до Москвы после 10–12 дней бесконечных пересадок, были задержаны и доставлены домой.

Интересно, что дома меня не колотили, не ругали. Всех, наверное, просто удивила моя способность на неожиданные трюки. Отношение ко мне изменилось.

После смерти матери обязанности «хозяйки» упали на меня. Идя в школу, я брал только тетради и продуктовую сумку с деньгами. Учил уроки на уроках, т. к. после занятий шел по магазинам и закупал провизию. Дома находил где-нибудь в грязи младшего братишку, заставлял его «помогать» и мы начинали готовить обед. В 6–7 часов вечера приходил с работы отец и из техникума старший брат. По субботам происходила стирка: стирали отец и я. Старшему брату приходилось возиться с чертежами: он был отличником. Так продолжалось до войны…

В смысле воспитания я от родителей получил мало. Меня воспитала школа, улица и книги. Я очень много читал, и мать часто отнимала от меня их, прятала и даже колотила. Когда я читал, то становился глух и нем: я жил книгой. Ну, конечно, на просьбы матери сходить куда-нибудь я не обращал внимания.

Карманных денег мы, конечно, не имели. Я это легко переносил, не нуждался в них остро. Но старшему брату было труднее. И мне до сих пор его жалко.

Отец, после смерти матери, много хворал, но с первых дней войны он был взят в отряды МПВО. Оклад за ним сохранился, и мы с братьями на него жили.

В сентябре 1941 года Юлий поступил в ремесленное училище.

В 1947 году в своем дневнике он вспоминал это время.

Коля питался со мной в ремесленном училище по снисхождению директора.

Отец ухитрялся получать на меня и братьев продкарточки, но от нас это скрывал.

Блокада, холод. Артобстрелы. Отец дичает. Не хочет помочь старшему брату Жене, хотя и имеет на руках три продкарточки. Женя начал курить. «Когда куришь, меньше хочется есть», — говорил он. К субботе, когда он приходил домой из техникума, мы с Колей оставляли ему немного хлеба.

Дома холодно, нет воды, света. Две недели Женя не приходил домой. Умер от голода в общежитии техникума. Я целую ночь плакал. Хотел сделать что-нибудь отцу. Даже думал убить его топором за Женю, но обессиленный не смог бы этого сделать. Ругался с отцом и обещал пойти в милицию… Он чуть не задушил меня. Это был уже не человек, а зверь. Он начал скупать вещи умерших и помогать в питании Коле. По сговоренности шестилетний Коля давал мне часть пайка, который мы получали в училище…

Все продукты отец хранил в чемодане, а ключ носил с собой. Мы подобрали ключ и, когда он уходил дежурить, похищали по горсти сырой крупы и съедали ее.

10 марта 1942 года меня с РУ эвакуировали. Отец не отпустил со мной Колю. Прощаясь с братом, я отдал ему ключ от «чемодана жизни». Оба плакали…

В марте 1942 года с эшелоном ремесленников я был эвакуирован в Тбилиси. Около двух месяцев я жил на улице. Все вещи, что я успел захватить из Ленинграда, прожил. Был уже на грани воровства, но это почему-то претило мне и я решил… пойти на фронт. Попал я в воинский эшелон, но фронта не увидел — стал воспитанником музкоманды части НКВД, а позже пехотного училища. Два года я жил в 60 км южнее Тбилиси. Там вступил в комсомол в декабре 1942 года, мне было 14 лет. Я был и барабанщиком, и горнистом, и рассыльным.

Часто приходилось делать походы в горы: там было много банд из дезертиров, которые нарушали границу со стороны Турции. Я в свои 14 лет без сожаления смотрел на изменников Родины и ни разу не плакал, когда их расстреливали группами и поодиночке. Я разучился плакать.

Коллектив в музкоманде был чудный, молодые ребята, ростовчане, десятиклассники. Они воспитывали меня неплохо. Я закончил 6 классов, больше не мог: все время уходило на походы, облавы, выезды.

Я увидел природу Грузии и… разочаровался. Меня тянуло в Ленинград, на родину. Только посмотреть, а там хоть трава не расти…