Вика, что мне тебе написать о моей жизни. Личной жизни у меня уже давно нет. Я живу собраниями разными, обсуждениями выставок и т. п. занятиями. Пишу все семинар по Сурикову. Ничего не получается (не совсем, но трудно). Эта же тема наверняка будет и на диплом, но, конечно, шире и проблемнее. Внутренне расту, это чувствую иногда очень ясно.

Моя задача в области ученья и вообще работы — это организоваться. Вторая задача более творческая и потому менее скучная. Суметь свое часто яркое и живое внутреннее, индивидуальное восприятие жизни свести к возможности использования в творческой работе (не важно какой, но направленной не для себя, а для какой-то общей цели). Это трудная штука.

Нужно делать так, чтобы не дать задушить свое «я» требованиями момента, т. е. абстрактной программой нашей жизни, сохранить свою «национальную форму» (т. е. индивидуальную форму), суметь ввести в себя содержание новой жизни. Видишь, опять я теоретизирую.

Читаю сейчас «Войну и мир». Огромное наслаждение испытываю. Просто трудно передать. То кажется, что написано так просто, что можно сесть и сразу так же писать, то ощущаешь, какой это огромный труд и какая гениальность в этой простоте заложены. Наташа и все герои как живые перед глазами. Эта жизненность искупает полностью его мутное философствование.

Если ты давно читал Толстого, перечитай сейчас, чтобы можно было в отпуске поговорить об этом.

Я здесь пришел еще к одному важному выводу. Я много прочел о Сурикове, много смотрел и вдумывался в его картины. И очень органично его теперь воспринимаю и совершенно другими глазами смотрю теперь на весь Русский музей.

Суриков — результат развития всего русского искусства, без которого он не мог бы появиться. Потому, узнавая его творчество, я как бы познаю и всю историю искусства русского, потому мне и легче понимать все остальное.

Я уверен, если бы ты так вплотную занялся Суриковым, то ты очень бы его полюбил. В нем сочетается большая красота с большой мыслью.

Еще о Толстом. Я забыл сказать вот о чем. Я попробовал понять, КАК он пишет. По-моему, он пользовался самыми простыми словами, понятиями. Он ими как бы лепит плотные литературные предметы и живые чувства. Например: «желтой меди таз с густым вишневым вареньем» или «зеленая жесткая трава с капельками росы».

Трудно объяснить это без конкретных примеров из текста. Дело в том, что он, видно, когда писал о вишне, то ощущал ее вкус во рту, а если писал о траве, то ощущал ее шершавость и влажность капелек росы.

То есть он мыслил не воздушными образами, а материальными, плотными, ощутительными. Я это почувствовал, понял только сейчас. А знал и раньше, что Флобер, когда описывал смерть, то сам чувствовал вкус мышьяка во рту.

Что Чайковский, когда писал «Пиковую даму» в каком-то итальянском городе, то не мог оставаться в этом городе после того, как по ходу действия «умер» Герман (так Чайковский ощущал горе от его смерти).

Об этом я знал, но теперь и чувствую. Понимаю, как это могло быть.

Сейчас перечел, плохо, но все же пошлю, т. к. хоть и плохо написал тебе, но сказал то, что хотел сказать.

Ты приедешь в половине мая?

Олег.

Без даты

Вика, ну, слушай, кончай злиться. Дело в том, что у меня последнее время были серьезные зачеты, один за другим. Готовился добросовестно. Эстетика, истор. материализм, история философии, политэкономия, скоро экзамен по западному искусству. Законспектировал много литературы. Могу похвастаться — на двух экзаменах зачеты поставили не спрашивая.

Кажется, в новогоднем номере «Огонька» напечатан рассказ твоего любимца Паустовского про Грига и девочку — дочь лесника. Действительно, очень хорошо. Поэтично, душевно, человечно. В том же номере рассказ Нагибина, но гораздо слабее. Слабее, как этот рассказ Паустовского, как и многих его же, Нагибина, рассказов. К Паустовскому иллюстрации Верейского. Пейзаж, настроение, этот фиорд с пароходами — хорошо, но образа в последнем рисунке он или не понял, или не сумел «донести» (образа девушки).

Вчера у меня с Юлием вышел незначительный конфликт на почве «копания в душе». Мне этот вид спорта нравится — ему нет. Я пытался доказать, что все великие писатели (истинно великие) были самокопателями, что хотя это до некоторой степени и отравляет жизнь человеку, но нельзя не будучи самокопателем быть хорошим психологом.

И еще. Ты в моих глазах обидел Левитана, сравнив его с Чеховым. У одного грусть красивая и зовущая к чему-то, у другого же (у Чехова) беспросветная грусть, доходящая до кривого зеркала, и кроме этой грусти ничего, ничего, на чем можно было бы отдохнуть, ни одного героя, жизнью которого, пускай и пессимистической и грустной, хотелось бы жить.