Налоксоновая жизнь была похожа на кувшин из пористой глины. Влага высачивалась, испарялась, утекала.

Первыми умерли театры и концерты. Затем — кино. Налоксоновые люди выходили из дому лишь по необходимости — на работу, за едой. Тихо ушли все турагентства, курорты, круизы, за ними — казино с игральными залами. За ними, как ни удивительно, бордели. Лео Каган, тощий и ехидный, сказал тогда Крузу: «Что еще тебе нужно, чтоб убедиться? Этот мир дохнет! Если людям противно сношаться, то их осталось только закопать. И полить креозотом сверху». Круз промолчал. В разговорах с Лео вообще лучше было смолчать, чтобы не получить на голову ведро ехидства разностепенной едкости.

И тогда Круз послушался его наконец и, вопреки начальству и военным, принялся искать не новые штаммы, а тех, кому не нужен налоксон. Поначалу и государство искало не штаммы, а именно их. На сыворотку надеялись, на чудо-средство, волшебством образовавшееся в крови. Но не нашли ровно ничего — как и у самого Круза. То есть, по всем меркам, существовать Круз мог только на налоксоне. К нему свободно цеплялась любая зараза. Уровень эндорфинов в крови был стабильно высоким — но почему-то особой радости это не доставляло. Теорий появилось множество. И, как обычно с теориями, они объясняли одно, игнорируя другое, или подтверждали третье, противореча четвертому. Утверждали, что чувствительность рецепторов насыщается, что тело само производит аналог налоксона, что дело в особом устройстве психики, что сумасшедшие не болеют счастьем, что дело в расе, в наследственности, в диете, в сексе и любви к богу. Везде было понемножку правды. Круз и сам видел, что среди негров и мулатов иммунных намного меньше, чем среди белых. Но в некоторых черных общинах иммунных оказывалась чуть не десятая часть. А из ЮАР сообщали, что люди с готтентотской кровью иммунные чуть не поголовно. Многие племена индейцев вымерли от счастья полностью еще до налоксона. Но некоторые, упорно от него отказываясь, все же продолжали жить. А среди белых обозначилось то, что Лео, глумясь, обозвал «гиперборейским вектором»: среди потомков северян было больше иммунных, чем среди людей Средиземноморья. Но беда была в том, что иммунных оказалось очень мало. Слишком мало, чтобы уверенно считать замеченную тенденцию чем-то выходящим за статистическую погрешность.

Круз искал этих иммунных. И, правдами и неправдами, норовил увезти в Энн-Арбор. Лео хотел создать колонию нормальных людей вокруг себя. Начальство металось, то приказывая с удвоенной силой делать лекарство от счастья, то срочно разработать средство от налоксоновой депрессии. А Круз искал. Даже летал на Аляску, где, по полусерьезной теории Лео, должны были пастись стада иммунных лесорубов и эскимосов. Стадных эскимосов Круз не нашел. А в городах нашел то же самое, что и повсюду в стране налоксонового здоровья.

Как раз после возвращения с Аляски Круз узнал, что открыли коллеги Лео, занимавшиеся налоксоном. Открыли они, что несколько месяцев налоксона трижды в день начисто убивают любой иммунитет к счастью. А когда объявили эпидемию, налоксоном стали накачиваться практически все. И потому самая сильная, подготовленная к несчастьям, организованная, успешная страна организованнее и успешнее всех истребила последний клочок будущего, еще остававшийся у нее.

Годы налоксона уводят любого, даже самого яркого, общительного человека в шизофренический депрессивный психоз. Радость, тревога, горе, честолюбие, гордость, интерес, внимание — все блекнет, растворяется под тяжестью повседневно-свинцового бытия, оставляя холодную пустоту в душе и рассудке.

А дольше всего выживает в отравленной душе — злоба.

Дальше двинулись двумя командами. Щенки — на танке. Правый забрал Верку с собой, усадил на место стрелка-радиста. Да она и сама бы отказалась остаться с Захаром и Крузом. Ходила за Правым как приклеенная. Что бы он ни делал, сидит, смотрит на него, вздрагивая. Улыбается загадочно. А то заплачет навзрыд. Дуреха. Правый ее баловал. Гладил. Ожерелье ей сделал из пистолетных гильз, желтеньких, лаковых. Она его и не снимала, все теребила, пересчитывала, как четки.

Левый со Следом тоже забрались в танк. След принялся ковыряться с орудием и едва не снес Крузу голову. За что и получил от Правого оплеуху, ворчал полдня, бубнил, грозя непонятно кому.

А Захар с волками, Хук с Даном и Круз с лейтенантом Сашей остались в БМП. Лейтенант Саша быстро впал в рабство, вздрагивая и подпрыгивая по ехидному Захарову слову. Впрочем, рабовладелец из Захара получился добродушный, патриархальный и беззлобный — пара оплеух за нерасторопность не в счет. Круз поражался: и как такой шибздик еще и командовал кем-то? Тряпка срамная. И решил, как только выдастся вольная минутка-другая, расспросить толком лейтенанта Сашу, что это за жизнь, при которой Саши лейтенантами делаются. И почему на площади у колонн, и как они живут с налоксоном; если на налоксоне, то почему все-таки появился лейтенант Саша. А еще стоило бы расспросить, почему это у Захара волки его — то серые, то «собачки» и за что, собственно, вышибли из племени и превратить хотели в мясо.

Столько вопросов. Впрочем, Круз не то чтобы очень рвался узнать ответы. Список ответов, которые стоило бы получить, у Круза за длинную Крузову жизнь накопился объемистый. И ощущение было, что большая часть ответов Крузову жизнь не улучшит, а совсем даже наоборот.

Двигались неторопливо. Впереди по шоссе, вспучившемуся растрескавшимися буграми, стесненному деревьями, взломанному корнями, полз «шестьдесят четвертый», копотливый, шумный и неповоротливый. За ним мягко катилась БМП. А места вокруг были неприятно дикие, не запустелые, а будто кто-то истребил остервенело человечий след и пустил поверх зряшную, кривую, нездоровую поросль.

Ехали на север по Псковскому шоссе. Криволесье сменялось болотом, той его разновидностью, которая в местной литературе звалась безрадостным словом «дрыгва». В кустах орали вороны. Захар сидел на броне и уныло матерился, сочетая обороты трехвековой давности с «мерседесом». Волки, напротив, оживились и поглядывали вокруг с очевидным удовольствием. Захар выпустил их попастись, когда остановились на ночлег за немыслимо скособоченным, загрузшим, обросшим городком, обруинившимся, должно быть, задолго до счастья. Расположились, повернулись, Захар поскреб в паху, Саша с ведрами помчался за водой. Верка, одетая в полмайки, выбралась из башенного люка и принялась бегать туда-сюда, подпрыгивая. Щенки пошли караулить. А Круз решил все же навести порядок в списке вопросов.