Знахарь умолк, поглаживая бороду, — широкоплечий, спокойный, в широкополой мягкой шляпе. Все молчали, ожидая. Круз молчал тоже, расстегнув незаметно петлю на кобуре. Знахарь выглядел разумным человеком. Но глаза его… Круз не любил, когда его жизнь, будто горошину, вертят и взвешивают. Интересно, кем знахарь этот был до счастья? Уже кем-то был. Сейчас ему лет семьдесят, не меньше. Может, мент бывший или вояка? Хотя не похоже…

— Вы уж извините нас, — выговорил наконец — но в голосе его звучало не извинение, а угроза. — Молодым скучно с нами. А нам трудно с ними. Пусть говорят мудрость и ум, ладно? Говори ты, старик. Зачем вы пришли в наши края и отчего ищете отраву?

Дан поправил очки и вдруг заговорил на ровном, звонком языке, смутно знакомом Крузу.

— Этого языка я уже не помню, — сказал знахарь невозмутимо, но по лицу его промелькнула тень замешательства и смущения — будто вытащили и показали всем старые драные кальсоны или тетрадку со школьным сочинением. — Но я понял, о чем ты. Да, я был врачом. Хирургом в областной больнице. Ты тоже врач? И кого ты собрался лечить, бродя так далеко от дома?

— Всех, кто еще уцелел, — ответил Дан. — Мы слишком долго ждали и надеялись. Теперь мы умираем, и замены нам нет. А кроме нас, лекарство найти некому.

— К чему искать? Живем мы неплохо и в лечении твоем не нуждаемся, — сказал знахарь.

— Правда? Тогда скажи мне, сколько рожают ваши женщины? И сколько рождается нормальных детей? И сколько из них, достигнув зрелости, способны зачать сами? До сих пор я видел меньше детей, чем взрослых.

Знахарь молчал.

— Ты не хочешь ответить мне? Я отвечу за тебя: тех, кого не достало счастье, с каждым годом становится меньше. Люди вымирают.

— Даже мясо способно рожать нормальных детей. И ухаживать за ними, — возразил знахарь, хмурясь.

— И сколько у них нормальных на десяток рожденных? У них. — Дан указал на щенков, — мужчине запрещено соединяться с женщиной, больной счастьем. Потому что яд в крови рожденных от больной крови всегда просыпается. До детородности доживает десятая часть, до двадцати лет — единицы. И никто из них не дожил до тридцати. Я видел много тех, кто пытается выжить вместе со счастьем. Я — считал. Если не случится чуда или если чудо не сделаем мы — через три поколения людей в этом мире не будет.

— Сильно сказано, людей не будет. — Знахарь усмехнулся. — Ты не спеши судить. Это в ваших местах, наверное, вымирают. А мы, вишь ли, живем. Люди — они существа, искусные выживать. Но резон в словах твоих есть, я понимаю. И понимаю, что старику, который жизнь зря прожил, хотя б под конец хочется чего-нибудь эдакого. Правильно Василь тебе не верит, хоть и не понимает почему.

Дидько встрепенулся.

— Но-но, — предостерег знахарь. — Не дергайся. Дело сложное. А не поговорить ли нам, друг Эскулап, наедине? Может, чего полезного друг другу скажем.

— Брысь! — велел знахарь негромко.

Сперва ушли люди, за ними — волки. Затем ушел Круз со щенками, оставив Дана с псом Хуком наедине со знахарем и его немым охранником. Дверь лязгнула за спиной.

Снова то же самое. Крузу захотелось выпить воды, холодной до ломоты в зубах. А остатки вылить за шиворот. Гнусно. Будто качали под виселицей — и вот приотпустили. Погуляй пока. А старшие, умные, поговорят. Может, и вытащат, и не придется стрелять. Людей осталась всего горсть, делить нечего — на оставшемся добре сотни лет можно жить вдесятеро большему числу. Но всегда одно и то же: настороженность, угрозы, прощупывание, потом долгие, опасные переговоры. Дан сможет, конечно. Он когда-то убедил и самого Круза.

Дверь открылась, и немой охранник, покрутив головой, поманил Круза пальцем. Тот, скривившись, пошел.

— Вот оно как, — сказал знахарь, глядя на Круза исподлобья. — Я так и думал: хотите вы мне гадость сказать. Потому отослал своих. Говорите, полтысячи народу нужно, самое малое?

— Я думаю, что полторы, — сказал Круз. — Он думает, что все женщины рожать захотят и от тех, кого укажут. Так не будет. Не отдаст никто своих баб за просто так.

— Полтысячи — минимум. Тогда хоть надежда выжить есть, — сказал Дан угрюмо. — Иначе родство слишком близкое. Зараза проснется.

Знахарь помолчал немного, гладя бороду.

— Зараза, говоришь, проснется? Все-то у вас напутано, — выговорил наконец, хмурясь. — Про то, какие и как рождаются, мы и до вас знали. Когда кровь смешивается близко, оно плохо. Это все понимают. Лет семь тому война была. Настоящая. Женщин крали, и до большой крови дошло. Мы раньше не здесь жили. Здесь осели и вкопались. Теперь к нам побаиваются. Разве что дикие вовсе.

— Это из-за нового счастья, которым нас уже обсыпали?