Дивов Олег Игоревич
Шрифт:
– Конечно, – закивал Данилов. – Конечно сработала.
– Мы это сделали?
– Ну разумеется.
– Так в чем проблема?
– Да ни в чем. Не заводись, Пэ.
– А я и не завожусь, – Гусев взял стакан и отхлебнул. – Просто обидно бывает иногда. Такие интонации звучат – будто мы впустую пахали.
– И вовсе даже не впустую! – обиделся за выбраковку Данилов.
– И на фига этим уродам знать, кто автор заметок Птицына?
– Это ведь контрразведка, Пэ. Мало ли, чего они задумали. Может, хотели все на ЦРУ свалить. Найти разработчика и представить его как агента мирового империализма… Хотел бы я познакомиться с этим Птицыным. Хотя бы посмотреть, какой он был, – пробормотал Данилов, глядя под ноги. – Жалко, уже не получится.
– Его звали Лебедев, – сказал Гусев. – Павел Лебедев. Я хорошо его знал, с детства. Он не был женат. Его не калечили бандиты. У него других неприятностей хватало. Он написал все это еще мальчишкой, просто от балды, как разминку для мозгов. Выдумал. И ты угадал, Данила. Я не могу вас познакомить, даже если захочу. Этого человека больше нет.
Он перевернулся на спину и закрыл глаза.
– Бывает… – сообщил Данилов философски.
Глава двадцать восьмая
В некоторых хрониках говорится, что он умер сам, без видимой причины, умер, сидя в седле. В других кровавую эпопею князя обрывают копье или меч. Они сходятся лишь в описании последующих событий. Найдя тело Дракулы, бояре изрубили его на куски и разбросали вокруг. Позднее монахи из Снаговского монастыря, не забывшие щедрости покойного, собрали останки и предали их земле.
С утра Ирина как обычно писала заключения по результатам вчерашних обследований. За дверью кабинета стояла глубокая ватная тишина, изредка нарушаемая шорохом обутых в тапочки ног и поскрипыванием кресел. Нормальная рабочая обстановка, всеобщий покой и заторможенность. Только непривычный к этой атмосфере человек мог бы отметить легкое напряжение, разлитое в воздухе. Ничего удивительного – в отделении функциональной неврологии не от грыжи лечат, здесь особый контингент, и от него исходят не самые приятные флюиды. А может, все дело в едва различимом запахе лекарств, совсем не таких, какими обычно пахнет в больнице.
Ирина строчила заключения, иногда отвлекаясь, чтобы поразмыслить. Во время одной из таких отключек она поняла: ей что-то мешает. Оказалось, в коридоре, буквально под дверью кабинета, появился источник загадочного низкого гула. Ирина прислушалась. Гул разложился на два женских голоса, назойливо бубнящих. И чем больше она прислушивалась, тем больше эти голоса мешали писать.
Помучившись еще минут десять, Ирина поняла, что работать так невозможно, и выглянула за дверь.
Ну разумеется! По обе стороны от входа в ее кабинет стояли два глубоких кресла, и в каждом из них расположилась слабоумная бабушка. Судя по всему, старухи были еще и полуглухие – говорили на повышенных тонах, постоянно друг друга переспрашивая. Удобный диван неподалеку их не привлекал, они просто не соображали, что туда можно пересесть, а вот эти кресла, между которыми метра три…
Ирина вернулась на место, покачала головой и попробовала снова заняться делом. Но оказалось, что не слышать разговор за дверью она больше не может. Речь обеих старушек была наполнена многозначительными интонациями, и привлекла бы внимание любого нормального человека: казалось, бабульки обсуждают проблемы войны и мира. Да еще в полный голос.
Ирина через силу продолжала стучать по клавишам, но в какой-то момент не выдержала и прислушалась – о чем, собственно, идет речь за дверью. Тут как раз к беседе присоединилась третья бабка. Конечно же, усевшаяся на приличной дистанции от первых двух, поближе к тихо бормочущему телевизору.
– А как вас зовут?
– Лидия Ивановна.
– Какое имя красивое – Лидия… А у меня внучка Лидочка… Представляете, маленькая совсем.
– Да, а у моего мужа, он, правда, уже покойный… Жалко, так тяжело умирал человек… А такой человек был хороший… Как его моя дочка любила! А дочка замечательная. Когда она, бывало, звонит мне в больницу и спрашивает – а как папа, – я говорю, вот папа так-то и так-то, ты не волнуйся… Она говорит – ничего, я сама ему позвоню. Вот как отца любила! Боялась, вдруг я чего ей недоскажу, как с ним плохо. Беспокоилась.
– А у меня ведь тоже внучка есть, только уже большая. Наверное, почти как ваша дочка.
– А вам сколько лет?
– Да мне… Семьдесят восемь.
– Ну! Это вы еще молодая. Когда вам будет восемьдесят пять, как мне, вот тогда вы поймете, как это – быть старой.
«Чистой воды „салонное слабоумие“, – подумала Ирина. – Ну, это надолго. Они могут поддерживать такой разговор до бесконечности, пока родственников и знакомых хватит».
И точно, беседа плавно разворачивалась именно по такому сценарию. В кабинете Ирина тупо глядела в монитор и отчаянно боролась с желанием то ли побиться головой об стол, то ли выйти и поубивать бабушек.
Примерно через полтора часа старушки все-таки умолкли, потому что забыли, о чем дальше положено разговаривать. Или не могли вспомнить, у кого еще какие родственники есть. Споткнулись на ровном месте. Ирина слегка приободрилась. И тут…
– А вот этот-то, посмотрите! Он второй раз за утро идет курить. Надо же, как люди курят! Вредно! Нет, вы не знаете, Елизавета Марковна, как это вредно! Я была в санатории, где нам рассказывали о том, как именно влияет курение на здоровье человека. Нет, вы не представляете! Да-да-да, и легкие, и печень даже страдает!