Но он должен был умереть на этом переезде, и он хотел умереть красиво. Он так решил сам — красиво. И взяв последнюю «лимонку», зубами вытянул кольцо, выплюнул его. Чуть приподнялся от земли, опираясь левой рукой, и ждал. Пуля попала ему в левое плечо, и Щуко ткнулся лицом в землю. И в угасающем сознании билась одна единая мысль: «Прощайте, други... Прощайте...» Он посылал последний мысленный привет Старику и всем своим боевым друзьям.

Когда торжествующие и озверелые враги подбежали к нему, Щуко разжал пальцы, и грохнул новый взрыв, грохнул, как салют бесстрашному партизану.

А между тем, группа углубилась в лес, и теперь можно было не опасаться погони.

Устроили привал. Старик отозвал в сторону Нину и спросил:

— Перевязочный пакет есть?

— Товарищ командир... — сразу догадалась Нина и прижала обе руки к груди.

— Только посмей заплакать! — гневно зашипел Старик. — Я тебе тогда покажу.

Но Нину уже никакая сила, никакие угрозы командира от слез удержать не могли. Всхлипывая, она перевязала бок. Петро морщился и укоризненно повторял:

— Дура ты дура, плакса несчастная. Правду сказала докторша — с младенцами тебе возиться, а ты воевать пошла, ну зачем ты пошла воевать, без тебя не обошлись бы?

— Не обходитесь вот... — всхлипнув, возразила Нина.

— Не бойся, обошлись бы, тут без тебя мокроты хватает.

— Я не знала, что я такая плакса, это я уже здесь.

— Как же не знала? У мамки конфетку просила и плакала, неуд в школе получала и тоже слезы.

— Неправда! — твердо сказала Нина.

— Правда, я же вижу!

— Неправда, товарищ командир. Я здесь стала плаксой и конфет я у матери не просила. Сама брала, мне не отказывали.

Нина неловко задела рану, Старик непроизвольно ойкнул. Нина испугалась:

— Что же это я? Извините, товарищ командир.

— Ничего, ничего. Вот ведь не плачешь. Можешь не плакать. Так и держи свои нервы в кулаке. Ясно?

— Понятно, товарищ командир.

Когда перевязка была закончена, Старик помахал указательным пальцем перед самым носом радистки:

— Если проговоришься... Смотри! Чтоб о ранении молчок!

— Товарищ командир...

— Никаких разговоров!

Старик повесил на грудь автомат и зашагал к бойцам. Щуко с хлопцами не было. Исчезло пять партизан, видно, убиты при переходе через переезд. У одного было легкое ранение, у четырех тяжелое.

Щуко прождали остаток ночи и день. Послать разведку на переезд Старик не решился. Там могла быть засада. Тревога за судьбу Щуко глодала Петра и утром. Допустим, ночью сержант мог как-то разминуться, а утром?

Старик на клочке бумаги написал радиограмму: «Дорогу форсировали с боем. Есть раненые. Вышлите навстречу людей». И дал координаты.

К вечеру прибыл с хлопцами Федя Сташевский.

Щуко не было. Старик понял, что сержант никогда не придет, и так больно сдавило грудь, и так муторно стало на душе, что Старик зажал ладонью глаза и скрипнул зубами.

— Что с тобой? — встревожился Федя, но Старик уже опустил, руку, подтянулся и вспомнил про Лукина. В суматохе про него забыл. Спросил Нину:

— А где же у нас гвардеец?

— Здесь я, товарищ командир! — выскочил из-за куста Лукин.

— Жив?

— Жив, товарищ командир.

— Где оставил Щуко?

— На переезде, товарищ командир. Приказал отходить, а сам остался.

— Узнаю Щуко. Натерпелся за эту ночь?

— Так точно, в жизни такого не приходилось!

— Привыкай.

Вечером тронулись в путь. Нина шепнула Сташевскому, что Старик серьезно ранен. Федя немедленно догнал командира и потребовал, чтоб тот лег на носилки. Петро свирепо округлил глаза:

— Она сказала, да?!

— При чем тут она? — усмехнулся Федя. — У тебя ж кровинки в лице нет, только слепой не видит, что ты кое-как тащишься.

— Брось, брось, — уже мягче возразил Петро. — Я же знаю — ревушка наябедничала.

— Хотя бы!

— Вот я ей покажу!

— Соорудим носилки — и никаких разговоров.

Старик и в самом деле плохо выглядел, в глазах появился лихорадочный блеск. И слабость одолевала, но изо всех сил крепился. Махнул рукой: