— Поздравляю, — сказал Григорий и подумал: «Для Игонина, может, это и неплохо, а вот для Старика, о котором говорит весь лес, не так уж и много».

— Видал, какой я, а? — усмехнулся Петро. — Думаешь, бахвалюсь? Не бойся, у Петьки Игонина голова твердая, от славы не закружится. Но мне это нравится. Все читаешь? — показал глазами на полевую сумку, из которой высовывался краешек обтрепанного томика «Обломова».

Григорий плечами пожал: мол, что поделаешь — неисправим. Был у Григория закадычный друг Петро Игонин. А теперь есть прославленный Старик, партизанский командир, майор.

— Будь таким, каким был, — отозвался Игонин. — Так лучше. И честное слово, встретил бы я тебя другим, огрубевшим на войне, мне б, пожалуй, было больно. Ты не огрубел, никогда не огрубеешь, и потому ты золотой человек, Гришуха. А вот Федя огрубел, может, и не то слово, может, просто очерствел? Помнишь, каким он был? Маменькиным сынком, цветочком тепличным. Он хоть тебя-то признал?

— Неохотно.

— Неохотно, а мог и не признать. Навидался людской мерзости, крови нанюхался, ожесточился. На войне это часто бывает, но не чересчур. Я ведь тоже неисправим, Гришуха, меня нет-нет да на философию тянет. Заметил?

— Да.

— В партию вступил?

— Кандидат. Вернусь с задания, будут принимать в члены.

— Молодец, Гришуха. Меня в прошлом году приняли. Мы с тобой коммунисты! Здорово! И знаешь, мне всегда нравилось, как это звучит гордо и смело — коммунисты! Раньше до слез завидовал тем, кого звали коммунистами! Теперь я сам коммунист!

— У меня такое же чувство!

— А что я говорю? Я ж Гришуху знаю! А та заветная тетрадь при тебе? Помнишь, ты записывал, я тебя еще просил, а?

— Нету у меня тетради.

— Как нету? Бросил? — опечалился Игонин. — Эх, зря!

— Сожгли ее.

— Зачем же?

Григорий поведал Петру горестную историю с тетрадью. Игонин слушал внимательно, смежив веки, предупредив друга:

— Ты не думай, я не сплю. Просто мне с закрытыми глазами легче слушать.

Дослушав историю до конца, зло сказал, имея в виду старшину и каптенармуса:

— Убить обормотов мало. Такую тетрадь загубили! Новую не завел?

— Нет. Я твоей матери писал.

— Что ты говоришь! — встрепенулся Петро, открыл глаза и опять устало закрыл их.

— Она тебя потеряла.

— Потеряла, — прошептал Петро и после паузы продолжал: — Слез пролила... А я вот он. И ведь, понимаешь, Гришуха, мог написать, почту у нас на самолетах отправляли, у нас и адрес есть — полевая почта такая-то, а вот не написал. Босяк во мне еще живет. Что там босяк — сухарь! Ну и что она еще пишет?

— О тебе спрашивала, поподробней. Я ей и написал про наш поход, про Гомель, как нас разлучили.

— Вот-вот, разлучили.

— Потом еще письмо прислала — поблагодарила. Тяжело ей.

— Тяжело, — как эхо, повторил Петро. — А твои живы-здоровы?

Анюта давно уже ходила вокруг них, наблюдая. Не выдержала, наконец, подошла.

— Товарищ сержант, — обратилась она к Андрееву, — очень прошу вас — Петру Ивановичу плохо, ему нужно отдохнуть. И встреча его взволновала.

— Видишь, Гришуха, сто лет не виделись и поговорить досыта не дают. Сколько же мы с тобой не виделись, в самом деле? Каждый год войны засчитывается за три, шесть лет разлуки! Так?

— Так, — улыбнулся Андреев.

— Слышь, Анютка, шесть лет! А ты лишних пять минут не даешь поговорить.

— У тебя потеря крови...

— И что? А повидали мы с тобой, Гришуха, за три года — в нормальной жизни хватило бы на десять лет. Так?

— Так, — подтвердил Григорий.

— Анютка, почему гонишь моего друга?

— Я сам уйду... И мне пора.

— Тогда другое дело.

Григорий попрощался с Игониным за руку. Она у него была слабой и горячей. Старик старался держаться с ним по-свойски, по-прежнему, но чужое, незнакомое властно заслоняло прежнее. И эта Анюта рядом с ним, стережет Старика от лишних волнений. Раньше Петька был сам по себе, никто его не стерег. Идет Андреев к себе, повесив голову, и печально улыбается.

Игонин глядел вслед Григорию, любовался его по-юношески стройной фигурой, туго перетянутой в талии ремнем, и думал о том, что воевать вместе с Гришухой ему уже не придется. Между ними встало все, чем они жили порознь, у каждого свои пути-дороги и, видимо, никогда они больше не сольются и не побегут вместе. И так стало прескверно на душе — из-за неутоленной, несмотря на встречу, тоски по другу, из-за того, что паршивая пуля зацепила его, из-за того, что Анюта властно приняла на себя заботы о нем, и он догадался почему. Чувствовал — это такая женщина, которая будет возле него, несмотря ни на что и не требуя никакой взаимности. Она будет терпеливо ждать, когда он обратит на нее внимание, а терпеливые всегда добиваются своего.