— Так я и думал. Я знал, что вы в это дело влезете. Знал, что так или иначе найдете виновного. Я всегда знал, что вы — лучшие. Верил в вас. И не ошибся… Что же, виновный наказан, Маххати мертва. — Он многозначительно посмотрел на нас. Мы переглянулись. — Остальное — не ваше дело. Больше вам ничего не угрожает, — сказал он таким тоном, что верить не очень-то и хотелось. Могу поклясться, он это и хотел дать нам понять. — Вы правильно не тронули хин-баринаха. Иногда эсо поступит мудро, если не убьет. Ты хорошо держишь зарок, Шахумай, — улыбнулся он мне. Правда, эта улыбка продержалась на его губах лишь мгновение, а глаза не улыбались вообще…

О дальнейшем мало что осталось говорить. Мы с Кайалем получили от роана дорогие подарки, а махта назвали нас эсоахэ. За то, что сохранили свою шкуру, по сути дела. И потому, что промолчали. Догадываюсь, что нас наверняка хотели убить, но Агвамма, скорее всего, отстоял наши жизни. После этой так называемой победы у меня на душе стало до невозможности тяжело и гадко. А заданий нам с Кайалем больше не давали. Хотя по-прежнему платили содержание эсо, даже эсоахэ…

Я ненавижу таргаринцев. Потому, что таргаринский корабль привез в Араугуд невольников. Не то, чтобы зрелище людского унижения так оскорбляло мои чувства — у меня у самой была невольница Оемаи, но этот корабль привез ту самую белокурую девушку, которая отняла у меня Кайаля.

Это было в начале сезона благоприятных ветров через год после того, как мы с Кайалем стали эсоахэ. Странный это был год. Вроде бы ничего не изменилось, но нам ни разу не давали поручений, ни разу не призывали в дом роана даже в дни праздников. Молчаливая опала. За что? Ведь мы были верны клану. Или прав был этот проклятый гиквах, когда говорил, что нас не моргнув глазом принесут в жертву, ежели это понадобится роану?

Да, мы были опасны. Мы знали дела сильных мира сего. Клан еще не отрекся от нас, но мы оба чувствовали, что это ненадолго. И кто придет к нам убивать? Аоллех? Или кто-то из Уллаэ? Или от хин-баринаха? Или от малых кланов? Или из наемных убийц? Хотя вряд ли. Эсо — добыча очень не легкая. У нас не было защиты. И не хотелось умирать. Уезжать тоже не хотелось. Да и куда уезжать…

Эта опасность сближала нас с Кайалем. И, как ни странно, с этим гиквахом Хорни. В нем была какая-то уверенность, которой так не хватало нам. Не знаю когда Кайаль стал от меня отдаляться. Может, после гибели Маххати. Во мне жил страшный бог, который мог поглотить Шахумай. И Кайаль страшился этого, страшился того существа, которое сломало шею Маххати — а ведь она была посильнее меня. Хорни говорил — мужчины любят слабых женщин. А я, похоже, разучилась быть слабой…

Я видела, что Кайаль изо всех сил старается уверить себя в том, что любит меня. Никогда он еще не был так ласков и нежен со мной, но этого было чересчур много, чтобы верить. Какая-то тоска была у него в глазах, какая-то страшная тоска, словно он навсегда что-то потерял. А оказалось — меня. И ничего я не могла поделать с этим. Это во власти всемогущей Барат-энэ, но во мне, в капле старой крови, жил другой бог. Я даже не знала какой. Может, неистовый Анхас-бари или его брат Рутхи-бари… А, может, кто-нибудь из забытых богов, побежденных еще тогда, когда не было людей, и когда даже дети богов еще не ступали на эту землю…

Я сидела и неотрывно смотрела на огонек бронзового светильника, наполненного ароматным маслом. Ночь только начиналась, и на улице слышались голоса и смех, где-то вдалеке играла музыка — харчевня заполнялась народом. А я сидела дома, а напротив, скрестив ноги, на циновке сидел гиквах Хорни и что-то наигрывал на своем странном северном тунге. Я прислушалась. Хорни что-то мычал себе под нос, перебирая слова, как низальщик ожерелий перебирает камни и жемчуг, чтобы собрать по-настоящему красивую вещь.

— Там, по дороге — пепел остывших костров… Древние боги помнят забытую кровь…

Мелодия была какой-то тоскливой и тревожной, вызывая воспоминания и хмуром сером небе и злом ветре, что бывает перед началом сезона дождей.

Забытая кровь… Не та ли, что по капле рассеяна среди простых людей, временами просыпаясь в них и пробуждая в них богов? А богом быть страшно. Или им тоже надо учиться быть? Или, становясь богом, забыть о том, что ты — человек?

— А тогда станешь зверем, — вдруг сказал Хорни.

— Ты мысли, что ли, читаешь? — невесело усмехнулась я.

— Бывает, — кивнул Хорни. — Особенно, когда что-нибудь сочиняется. Старая кровь.

Меня уже ничего не удивляло.

— Расскажи о себе, Хорни. Тебя на самом деле так зовут?

— Ну, не совсем. Но этого тебе хватит, Шахумай-эшхани. Мое имя не так легко произнести. В смысле, эшхаринамми.

— Расскажи о себе.

Он пожал плечами.

— Если ты так хочешь… Ничего особо любопытного тут нет. — Он подсел к столику, налил себе вина и отломил горячего еще хлеба.