По словам А. Керенского, «одним из основных событий этих дней явилось полное уничтожение государственной власти» [25] . Такая анархическая картина — несомненное преувеличение, но доля правды в ней есть. Власть потеряла возможность принуждать и вынуждена была убеждать. А это – существенный шаг к свободе, к безвластию. Идеалом анархизма соответствовало и бурное развитие самоуправления в самых разных сферах – от советов до фабзавкомов. Анархические правила игры на время было вынуждено принять и Временное правительство. В принятой им 26 апреля декларации говорилось: «В основу государственного управления оно (правительство — А.Ш.) полагает не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных граждан созданным ими самими власти. Оно ищет опоры не в физической, а в моральной силе» [26] . Иного Временному правительству не оставалось. Реальная сила на время перешла в руки органов рабочих и солдатских советов, также действовавших по принципу морального воздействия на массы, представленные в большинстве своем в этих органах самоуправления.

Советы опирались на органы производственного самоуправления — фабрично–заводские комитеты, а также на широкую сеть рабочих и солдатских организаций. По примеру Петрограда солдатские комитеты возникали по всей стране и брали военную силу под свой контроль.

Однако лидеры советов – умеренные социалисты — понимали, что управлять страной они не смогут, да и вся страна, не связанная с Петросоветом организационно, не станет подчиняться решениям неизвестных пока России людей, лидирующих в этом революционном органе. Революционерам необходимо было еще приобрести достаточную известность и опыт легальной работы, чтобы их авторитет превысил влияние думских лидеров. Поэтому Совет, воспринимавшийся в столице, как власть, исходил из того, что правительство будет формироваться думским большинством — либералами. Но Совет претендовал на роль верховного контрольного органа, своего рода парламента. Лидеры Совета считали: «Стихию можем сдержать или мы, или никто. Реальная сила, стало быть, или у нас, или ни у кого» [27] . Это утверждение было не далеко от истины. Так стало формироваться двоевластие — сосуществование двух центров власти (правительство и советы) с неразделенными полномочиями.

Самоорганизация людской стихии и сила власти правящей элиты становятся полюсами революционной эпохи. Какая организация окажется сильнее – растущая снизу или сверху? Признаки этого противоборства Махно подмечал, бродя по взбудораженной Москве. Он легко мог «зацепиться» в большом городе, войти в Совет, деловито заняться организацией городской революции. Но он сел в поезд и отправился домой – вглубь страны. Настоящая революция варится там, а в столице подводят итоги.

После первых недель упоения свободой в низинах общественного ландшафта стало закипать недовольство и разочарование. Продолжалась война, распадалась система экономических связей, правительство медлило с реформами – социалисты и либералы видели их совсем по–разному, и лебедь мешал раку сдвинуть куда–нибудь телегу. Ждали Учредительного собрания, которое должно все решить раз и навсегда. Ухудшение экономической ситуации расширяло слои, тяготевшие к радикальным мерам. Все большему количеству людей казалось, что одним ударом можно и должно решить все вставшие перед страной проблемы. Кто поведет за собой эти массы? Сумеют ли их подавить либералы, сторонники буржуазной «шоковой терапии»? Сумеют ли уговорить их эсеры и меньшевики с их разумными, взвешенными рецептами выхода из кризиса? Пока это удается, но уже в недрах социалистических партий выделяются левые крылья, актив которых требует – пора действовать решительно, отстранять буржуазию от руля власти. А то от нее – один саботаж. Но чем заменить капитализм?

Идеал эсеров был близок к анархистскому – самоуправление, федерация общин и коллективов, свобода личности… Но не сейчас, не время еще. Так что по всему радикальные массы должны были возглавить анархисты. Правда, в столицах у них не было сильных лидеров. Старый князь Кропоткин почти не участвовал в политике, питерский вожди анархо–коммунистов Илья Блейхман (Солнцев) и Александр Голберг (Ге) были слишком абстрактны, лидеры анархо–синдикалистов Григорий Максимов, Александр Шапиро, Владимир Шатов и Иустин Жук – слишком практичны — с головой ушли в рабочие организации, оставив пространство «большой политики», где, собственно, и решались судьбы страны. Если бы Махно остался в Петрограде, анархо–коммунисты получили бы сильного организатора. Но первую скрипку он бы играть не смог – в столице требовалась идейная яркость, а крестьянская сметка казалась неуклюжей. Махно было привычней среди крестьян, а городским анархистам – в стихийной, неоформленной, маргинальной массе. В этой зыбкости социальной почвы была слабость городского анархизма 1917 года.

Требуя место в Совете, Солнцев выдвигал требования, которые чуть позднее будут считаться большевистскими – устранение из правительства «приверженцев старой власти» и создание «нового революционного правительства» [28] . Анархо–коммунистов не смущало, что анархия несовместима с правительством. Не все сразу. В то же время анархистская пресса выступала за то, что «Россия должна превратиться в сеть революционных самоуправляющихся коммун, которые путем захвата земель и фабрик совершат экспроприацию буржуазии, уничтожат частную собственность» [29] . Эти лозунги больше соответствовали нынешним идеям «сетевого общества», чем обстановке 1917 г. Анархисты не объясняли, почему работники будут свободно объединяться именно в коммуны, как эти коммуны будут устроены и как станут взаимодействовать между собой. Добровольный продуктообмен и принятие решений по согласию всех? Очень хорошо. А если коллективы не согласятся друг с другом, не станут добровольно обмениваться? После смерти Прудона и Бакунина анархистам не хватало мостика между идеалом и реальными людьми ХХ века.

И кто бы мог подумать, что этот мост примется строить отъявленный марксист, что именно он возьмет на вооружение многие лозунги анархизма. В Россию возвратился лидер большевиков В. Ленин. Первые же его речи после торжественной встречи на вокзале произвели сенсацию. «Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, — ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства… С.Р.Д. есть единственно возможна форма революционного правительства…» Необходима «республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху.

Устранение полиции, армии, чиновничества.

Плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего» [30] .

В апреле 1917 г. эта стратегия казалась невероятной, так как предполагала ликвидацию в ближайшее время самих основ существующего общества. Учитель Ленина Г. Плеханов счел лозунги Ленина «бредом», игнорирующим основные постулаты марксизма. В «бреду» Ленин игнорирует условия места и времени. Какой социализм?! Мы не в Западной Европе, а в России – полуфеодальной стране. Сначала надо пройти стадию капитализма, дорасти до социалистических задач. Ленин ломал марксистскую логику (подражая в этом смысле Марксу, который наделся на социализм в Германии еще в XIX веке). Плеханова поддержало большинство социал–демократических идеологов. «Рабочая газета» писала в передовице о стремлении сторонников Ленина осуществить захват власти пролетариатом: «они будут восстанавливать против революции отсталое большинство населения страны, они будут прокладывать этим верную дорогу реакции» [31] .