И тут же предложил другого кандидата: «Из всех царевичей один Менгу-каан обладает дарованием и способностями, необходимыми для хана, так как он видел добро и зло в этом мире, во всяком деле отведал горького и сладкого, неоднократно водил войска в разные стороны на войну и отличается от всех других умом и способностями; его значение и почет в глазах Угедей-каана, прочих царевичей, эмиров и воинов "были и являются самыми полными. Казн послал однажды его, его брата Кулкана и Гуюк-хана со мной, Бату, и с Ордой... в края Кипчака и в государства, кои находятся в тех пределах, дабы мы их покорили. Менгу-каан привел в покорность и подданство племена... кипчаков... и черкесов; предводителя кипчаков Бачмана, предводителя племен асов и город... [несколько пробелов в тексте. — Р. П.] Менгу-каан захватил и, произведя казни и разграбление, привел в покорность... В настоящее время подходящим и достойным царствования является Менгу-каан. Какой другой есть еще рода Чингиз-хана царевич, который смог бы при помощи правильного суждения и ярких мыслей владеть государством и войском? Один только Менгу-каан, сын моего милого дяди Тулуй-хана, младшего сына Чингиз-хана, владевшего его великим юртом. А известно, что согласно ясе и обычаю монголов место отца достается меньшому сыну, поэтому все «предпосылки для вступления на царство у Менгу-каана» [Рашид ад-Дин 1960, с. 129-130]. Доводы Бату были, мягко говоря, не совсем убедительны: Тулуй никогда не был великим ханом, а сам Мунке являлся его старшим сыном, а не младшим. Поэтому Бату не сумел бы подтвердить свои слова ссылками на ясу и обычай монголов. Но поскольку теперь именно он толковал эти самые ясу и обычай, противоречить наследнику Джучи никто не решился. К тому же было очевидно, что Бату еще до курултая принял решение о том, кто станет новым великим ханом.

Выбор, сделанный Бату, тем не менее, по-видимому, несколько озадачил его родичей. Это лишь потом историки станут говорить о давней дружбе Бату и Мунке, начавшейся якобы еще во время западного похода или даже раньше, но ни один автор, современный наследнику Джучи, не сообщает, что Бату и Мунке связывали такие уж близкие отношения. Напротив, как было отмечено выше, Мунке во время западного похода, возможно, вызвал гнев Бату и понес наказание — вынужден был сражаться в передовом отряде. После этого, правда, сообщений о каких-либо недоразумениях между ними в источниках не содержится, но и оснований говорить об их близкой дружбе тоже нет.

В ходе борьбы против Гуюка Бату нашел союзника в лице матери Мунке — Соркуктани-бэки. Именно она, узнав, что далеко не все Чингизиды намеревались прибыть к Бату на курултай, посоветовала своему первенцу: «Так как царевичи ослушались старшего брата и к нему не пошли, пойди ты с братьями и навести его, больного» [Рашид ад-Дин 1960, с. 129; см. также: Номинчимэд 2004]. Несомненно, Соркук-тани была прекрасно осведомлена, что никакой серьезной болезни у Бату не было, что это только повод отказываться от поездок в далекую Монголию. Но, говоря так, она одновременно и принимала игру своего западного родича, и щадила самолюбие собственного старшего сына: отправившись к Бату, он не шел на поклон к влиятельному главе рода, а просто навещал больного родственника.

В итоге Мунке с братьями первым прибыл к Бату и этим определил свою дальнейшую судьбу: «Бату обрадовался его прибытию и... воочию увидел в нем признаки блеска и разума» [Рашид ад-Дин 1960, с. 80]. Среди царевичей, присутствовавших на курултае в Кипчакской степи, Мунке являлся фактически самым старшим в иерархии Чингизидов после самого хозяина: еще в 1247 г. Иоанн де Плано Карпини упоминал, что «Менгу был могущественнее всех, за исключением Бату» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 49]. Первенец Тулуя не отличался особыми амбициями и, видимо, представлялся своему кузену Бату достаточно недалеким, поэтому, если верить сообщению; Джузджани, правитель Улуса Джучи не слишком-то деликатно объяснил причины своего выбора: «Так как на престол посажу его я, Бату, то на самом деле владыкою буду я» [СМИЗО 1941, с. 17]. Вряд ли Бату и в самом деле мог произнести подобные слова — в противном случае он должен был иметь очень невысокое мнение об умственных способностях Мунке и быть уверенным в абсолютной лояльности остальных Чингизидов!

Следуя обычаю, Мунке в течение нескольких дней отказывался от предложенного ему трона. Наконец, его младший брат Моге-огул сумел убедить его: «Все на этом собрании приняли на себя письменные обязательстза и все здесь присутствующие пообещали повиноваться приказаниям Бату-каана [об этой «описке» Джувейни мы поговорим ниже. — Р. П.], и не нарушать их, и не отступать от них, и не желать ничего прибавить к его словам. Но поскольку Менгу-каан теперь стремится уклониться от совета и от выполнения своего собственного обещания, то пусть тогда потом, когда между агой и ини возникнут какие-либо разногласия, это не станет причиной для порицания и поводом для упреков» [Juvaini 1997, р. 561; ср.: Рашид ад-Дин 1960, с. 130]. Подобные слова свидетельствуют о том, что Бату, наконец, действительно стал самым влиятельным человеком в Монгольской империи: его мнение становилось решением последней инстанции, и для прекращения споров достаточно было сослаться на его волю. Кандидатуру Мунке поддержали и влиятельные монгольские военачальники во главе с Урянктаем, сыном недавно скончавшегося Субэдэй-багатура [Бичурин 2005, с. 201-202, с.209; Юань ши 2004, с. 506]. Мнение военной верхушки было очень важно для Бату, поскольку за ней стояла армия, и ее поддержка обеспечивала исполнение его замысла.

Завершился курултай торжественным пиром, на котором «Бату, как обычно принято среди монголов, поднялся, а все царевичи и нойоны в согласии, распустив пояса и сняв шапки, стали на колени. Бату взял чашу и установил ханское достоинство в своем месте; все присутствующие присягнули на подданство, и было решено в новом году устроить великий курултай» [Рашид ад-Дин 1960, с. 130]. Кто знает, не вспомнил ли Бату в этот миг о другом пире после похода на Русь, на котором он был жестоко оскорблен своими противниками?

Навязав свое решение всем собравшимся, Бату не стал иди на дальнейшее обострение отношений с родичами: он предложил собрать в следующем году курултай в традиционном месте — между реками Онон и Керулен, чтобы все обычаи и законы были соблюдены. И на фоне этой его конопослушноети остальным не бросилось в глаза, что направленные им на курултай представители Улуса Джучи, Берке и Туга-Тимур, прибыли в Монголию с тремя туменами войска (в отличие от Джувейни и «Юань ши», Рашид ад-Дин сообщает, что в Монголию был отправлен не Туга-Тимур, а Сартак). Стягивали туда свои войска также Тулуиды и их союзники [Juvaini 1997, р. 563; Бичурин 2005, с. 202; ср.: Рашид ад-Дин 1960, с. 80].

Все это как-то не сразу осознали строптивые потомки Угедэя. Огул-Гаймиш, номинально возглавив империю, посвятила все свое время торговле и накоплению богатств, с каждым днем все больше и больше упуская власть из своих рук. Что до ее сыновей, то они сурово отчитали Темур-нойона за то, что он согласился на кандидатуру Мунке, видимо забыв, что сами уполномочили его поддержать любое решение большинства. Сгоряча Наху и Ходжа даже собирались устроить засаду и захватить Мунке по пути в Монголию, но, прежде чем они успели что-либо предпринять, он благополучно прибыл в свой удел [.Juvaini 1997, р. 264].