— Дайте ей конвоира! Пусть съездит на три дня. Не больше! Все! — отдал он тут же распоряжение начальнику колонны.

В одно мгновение я прослыла за отчаянную, а «царским» жестом Штанько все были немало поражены.

Через три дня меня ждали в ТЭК. Все устроилось как нельзя лучше.

Но если бы знать, чем оборачивается своеволие, нежелание смиряться!

С пологого склона Урдомской колонны просматривался каждый, кто к ней подходил.

Представление о встрече превзошло все ожидания. Я была просто обескуражена, увидев, как безоглядно, забыв об элементарной режимной осторожности, прямо к вахте мчался мне навстречу Филипп.

— Приехала! Приехала! — повторял он, не стыдясь слез. Упование на то, что тебя любят «сумасшедшей любовью», довольно известная ловушка для молодого сердца. И я ободрила себя: «Как он меня любит! Разве можно было не попытаться приехать?»

Самая строгая в своих суждениях по этому вопросу, экономная на слова Таня Мироненко сказала в тот же вечер:

— Понимала, конечно, что он увлечен вами, но не думала, что настолько захвачен и так любит. Он без вас просто мертвец.

Трехдневный срок быстро домотал себя до конца. Я понимала, что теперь-то уже мы расстаемся навсегда. Про себя удивлялась спокойствию, даже безмятежности главврача. Как бы невзначай он тут же и объявил:

— А-а, ты никуда не едешь. Все улажено. Остаешься работать здесь.

«Такой человек, как начальник политотдела, вряд ли мог поменять свое решение», — думала я, но меру доверия к Филиппу не стала мельчить вопросами: как, кто именно разрешил? Сердце у меня тем не менее упало, как у человека, который «шутит с огнем».

Рабочая жизнь вошла в свою колею. Я дежурила, делала перевязки, уколы, готовила к операциям боксы, подавала инструменты.

Опять приходила Ольга Викторовна. Я рассказала ей о встрече с Александром Осиповичем.

— Не только на вас он произвел такое впечатление. Десятки людей находятся под его обаянием. Умен очень, но и саркастичен. Остерегайтесь попасть ему на язычок. Режиссер он, между прочим, первоклассный.

Прошло около двух недель. Вечером, в нерабочее время, из-за зоны прибежал Филипп сказать, что со «Светика» пришла телефонограмма: его срочно туда вызывают, попал под поезд человек.

— С дежурства не уходи, — попросил он, — вернусь — сразу зайду.

Он убежал. И тут же, минут через тридцать, в корпус, где я дежурила, вошли двое незнакомых оперативников. Я еще не поняла, что сейчас должно произойти, но все во мне помертвело.

— На сборы пять минут! И — на вахту! Я подлежала отправке на штрафную колонну. Зашла в общежитие взять свой деревянный «исторический» чемодан. В руках старшего надзирателя бесновалась овчарка. В сопровождении двух отряженных для этой акции оперативников и собаки мы и двинулись в путь.

Напрочь не запомнила, шли мы или ехали. Страх перед штрафной колонной помутил разум.

Штрафной колонны в лагере боялись даже самые «тертые калачи» и отъявленные уголовники. Чтобы очутиться на ней, надо было уже в лагере кого-то убить. Сюда свозили беглецов со сроком за побег, направляли тех, кто был повинен в организации политических бунтов на колоннах или писании листовок.

Так страшно мне было только в ту ночь, когда следователь предъявил ордер на арест.

Зловещая штрафная колонна, которую объезжали все комиссии и тот же ТЭК, находилась на правом берегу реки Вычегды. Обнесенная несколькими рядами проволоки, она охранялась усиленным конвоем и умноженным количеством собак. До того как я увидела лица обитателей колонны, испугали физиономии охранников.

Привезли меня к ночи. В бараке стоял знакомый по «Светику» смрадный запах от сохнувших у печи портянок и бахил. Спали не все. Как это водится в многолюдных бараках, по ночам кто-то «соображал» себе у печки еду из посылочных или уворованных продуктов. Неспавшие на мой приход, казалось, не отреагировали никак. Отыскав свободное место, я забралась на верхние нары. Фантазия страха не скупилась на картины: подойдут и всадят нож… стащат на пол барака, начнут бить ногами куда и как попало… О том, чтобы восторжествовать над страхом, не могло быть и речи. Но сон в конце концов свалил. И, как прежде, еще затемно разбудил удар в рельсу: подъем!

В бараке закопошились не выспавшиеся, угрюмые женщины. Не все. Идеологи-отказчицы, формулирующие свои установки: «Не работать! Не превращаться в овцу! Заездят, состаришься, кому нужен будешь?» — безбоязненно продолжали досматривать сны. И удивительное дело, вошедший в барак нарядчик и здесь их тревожить не стал. Придирался выборочно: мат, рукоприкладство, удар взашей, визг. Знакомая партитура.

Я украдкой бросила взгляд на подходивших к вахте людей. Уже имелся опыт: откровенное любопытство тут же могло породить смертельную ненависть. Не смотреть, не поднимать глаз было верней.