Додумывать такое было выше сил. И откреститься невозможно. Снова оставшись одна после смерти Алеся Осиповича, Тамара воздала и ему все почести. На деревенском кладбище, которое приютило Алеся, поставила прекрасный памятник. Библиотеку отдала в книжный детский фонд. Дом, в котором родился Алесь Осипович Пальчевский, был превращен в музей.

Тамара всегда рвалась в Грузию, но и полюбившуюся Белоруссию покинуть уже не могла.

Моей жизни она успела „подарить“ свою прекрасную страну. Я увидела слияние рек Арагвы и Куры, Пантеон на горе Давида, поклонилась любви Нины Чавчавадзе к Грибоедову, окунулась в историю грузинского жилища, утвари, очагов и костюмов. Прониклась этим и — полюбила родину моей сердечно богатой подруги.

Тамара Григорьевна Цулукидзе умерла в Минске. Минчане достойно и горестно простились с нею и отвезли ее прах на родину — в Тбилиси. Урна ее захоронена рядом с матерью и сыном Сандиком.

Как и все, я плакала, когда смотрела кинокадры последней съемки в минской квартире Тамары: скорая помощь стояла у подъезда; с трудом набирая дыхание, смертельно больная, она торопилась рассказать приехавшим работникам телевидения не о себе, а о последних тюремных днях своих товарищей по театру.

Я все хотела понять, почему так пронзительно, но так по-разному сжимается сердце за ушедших друзей. Тбилисское театральное общество устраивало вечер памяти А. В. Ахметели и Т. Г. Цулукидзе. Зал был переполнен. Грузия чтила знаменитых соотечественников. Была приглашена и я. И вдруг, в сценарии вечера, в старой радиозаписи прозвучал волшебный голос Тамары, в одной из сыгранных ею в тридцатые годы ролей, и я поняла: загублен талант! Вот откуда такая боль!

У актрисы, знавшей большую сцену, отняли подмостки. Слишком мало площади оставили ее артистическому таланту: чтение вслух поэм в домашнем кругу, тост при добром застолье да вечное придумывание сюрпризов окружающим. Единственным за последние годы выходом на публику был юбилей театра Руставели, когда она в знак признания заслуг руководителя театра Роберта Стуруа преподнесла ему репетиционный колокольчик А. В. Ахметели, пленив присутствующих изяществом произнесенной речи.

Освободился, вышел на волю и женился на хорошей женщине Борис. Он стал известным и заслуженным. Разносторонность таланта проявила его недюжинную натуру в искусстве вполне. Нелегкая, содержательная наша дружба впечатана в душу взволнованной благодарностью и гордостью за него.

Умер урдомско-печорский друг Симон, оставив книгу собрания „мудрых мыслей“.

Одолел все невзгоды одаренный Семен Владимирович Ерухимович. После лагеря и ссылки он в Ленинграде блестяще закончил Финансово-экономический институт, но самые большие радости ему, по-моему, принесла семья: жена Мэри и двое сыновей — Марик и Вова.

Еще в 1952 году от Шаня пришло ошеломившее письмо:

„Дорогая Тамарочка! Сегодня, 16 декабря, в 11 часов утра я получил извещение о том, что могу ехать на родину. И я снова родился. Делюсь с Вами этой радостью. Очень хотелось бы увидеть Вас в последний раз. Пишите или телеграфируйте. Целую вашу руку. 16.XII-52 г. Ваш Шань“.

Шань просил разузнать, идет ли поезд на Пекин мимо моего тогдашнего уральского пристанища. Увы, магистраль, ведущая в Китай, отстояла на сотни верст к югу.

На родине он был назначен главным редактором иллюстрированного журнала „Китай“. Много ездил по стране. От него приходили счастливые письма. Во время „культурной революции“ переписка прервалась. Очередная историческая передряга отняла у Шаня еще 6 лет жизни. Только двадцать лет спустя, благодаря Хеллиной подруге (из молодых) — Рите мы снова нашли друг друга.

От настоятельной потребности поехать на Север и побывать на Колюшкиной могиле я не уклонилась. К поездке подтолкнуло одно событие.

Услышав, как я открываю дверь в квартиру, вышла соседка по площадке:

— У меня сидит женщина. Вас дожидается. Говорит, приехала издалека.

Навстречу мне поднялась незнакомка:

— Здравствуйте. Вы меня не помните? Я дочь Ванды Георгиевны Разумовской — Кира.

Я помнила ее двенадцатилетней. Теперь ей было тридцать пять. До этого, пару лет назад на Невском, на бегу задержалась взглядом на шагавшей навстречу женщине. Успела подумать: „Как хороша!“ И мысль эту тут же сопроводил толчок в сердце. Обернулись мы обе, одновременно. Поначалу скорей догадались, чем узнали друг друга.

— Ванда? Вы?

— Тамара! Где я только вас не искала!

Ванда поразила собравшихся у меня вечером знакомых: „Королева!“ Год назад она перенесла операцию. Нашли рак. Удалили почку. Эффектная, темпераментная, она яростно противилась болезням.

Закончив в городе Горьком педагогический техникум, возвратилась к матери Кира. Взаимоотношения матери и дочери интересовали меня более прочего. Я не могла забыть их ссор, их конвульсивных схваток.

— В общем, Кира оказалась совсем неплохой дочерью, — сказала в тот раз Ванда. — Но совсем неразвита. Упряма. Даже женщину в ней не могу пробудить. Ей безразлично, как причесаться, что на себя нацепить. Самолюбия нет никакого.

— Значит, она и замуж не вышла?

— Господи, да кто возьмет замуж мою убогую дочь?

После отъезда Ванды мы переписывались. Затем пришло письмо от Киры:

„Мамочке совсем плохо. Мамочка не встает. Просит апельсины, а их тут не бывает“.

Выслала посылку с лимонами и апельсинами. Кира ответила благодарственным письмом и вскоре сообщила, что Ванда умерла. И вот она приехала в Ленинград. Я отвела гостью в ванну: „Прими с дороги душ, пока я что-то приготовлю“. Все показала: „Захочешь воду сделать погорячее — поверни направо, похолоднее — здесь“. Хлопотала по квартире и вдруг поймала себя на том, что не слышу, чтоб в ванне лилась вода. Постучала: „Как ты там?“