— Я кое-чем тебе обязана, Креслин. Ненависть не вписывается в общую картину.

— Я не говорил, что нравлюсь тебе. Не говорил, что ты в меня тайно влюблена. Я только сказал, что ты не испытываешь ко мне ненависти.

— Я запросто могла бы возненавидеть тебя, особенно за твое вызывающее поведение…

— Как угодно… — вздыхает он. — Но ты, кажется, хотела что-то мне рассказать?

— Только потому, что я хочу жить, а это, увы, невозможно без аналогичного желания с твоей стороны. Меня не восхищает возможность впасть в безумие или лишиться части своего «я».

— А почему бы нам не найти сведущего мага, который сможет избавить нас от жизненной связи, не повредив ни одному из нас?

— Слишком поздно. Моя дражайшая сестрица умна и коварна. Я была заточена в темнице до твоего возвращения в Оплот, а теперь — да что там «теперь», уже ко времени обручения — связь укрепилась так, что ее разрыв убил бы меня. Должна сказать, что сестрица не знала, что именно ты в действительности собой представляешь. Ты ей был нужен ради войск твоей матери. Нужен живым. Как тебе это нравится? По-моему, лучше не придумаешь!..

Креслин ежится, но напряжение между ними ослабло.

— Ты помнишь, как чувствовал себя в дорожном лагере? — в голосе Мегеры вновь появляется хрипотца.

— Нет. У меня две памяти; одна из них без прошлого.

— Они называют это Белой Тьмой. Так говорится в книгах. Во всяком случае, в тех, какие я нашла у Корвейла, а у него хорошая библиотека, — женщина хмурится. — Способ эффективный, но лишь по отношению к людям, не знающим, что это такое и как действует… А также раненым, больным или уязвленным как-либо иначе.

— Я был наивен, — отзывается Креслин, с опаской поглядывая на маленькое зеркало.

Мегера качает головой, всколыхнув волну рыжих волос, зачесанных за уши и скрепленных сверху гребнями. Его признание она встречает быстрой, едва коснувшейся губ улыбкой.

Креслин смотрит на кремовую шею кожи и тонкие ключицы над глубоким вырезом светло-зеленого платья. Он впервые видит ее не в тунике с высоким воротом, куртке для верховой езды или дорожном плаще. Сердце его бьется все сильнее.

— Прекрати!

Все ледяные ветры Крыши Мира не заморозили бы его на месте так, как одно это слово.

Румянец ее щек передается ему.

— Ты ощущаешь все, что я чувствую и думаю?

Она отворачивается к свинцовому оконному переплету.

— Нет. Только… когда ты близко и испытываешь сильное чувство. Когда ты работал на дороге… как раз худшее…

Она смотрит в сторону, но ее изуродованные шрамами руки остаются на столе.

Креслин ждет, старясь не кусать губы и не сжимать кулаки. Мегера молчит. Она больше не избегает его взгляда.

— Ты написала, что нам следует обсудить наши дела, — решается наконец он.

— Да. Как ты думаешь, что нам делать?

— Понятия не имею. Я и в Фэрхэвен-то отправился в надежде хоть что-нибудь разузнать.

— Полагаю, кое-что ты все-таки выяснил, — голос Мегеры сух.

— Немало, — он выдавливает смешок. — Но не совсем то, на что рассчитывал. — Креслин выдерживает паузу. — Вернуться в Западный Оплот я не могу. Значит… куда мы можем отправиться?

— Не мы, а ты.

— Ты не совсем права. Полагаю, мы могли бы вернуться в Сарроннин. Или остаться здесь. Герцогу, надо думать, не помешает любая поддержка, какую только можно найти. Пусть даже он в этом не признается.

— Ты вправду думаешь, будто мы сможем найти безопасное пристанище в Сарроннине или здесь?

— А почему не здесь?

— У герцога нет наследников. Он в молодости перенес пятнистую лихорадку. Герцогиня умерла четыре года назад, и у нее не было единокровных братьев или сестер.

Креслин кивает:

— Значит, маги могут спокойно ждать его смерти. Но если ты останешься здесь, тебя сочтут претенденткой, и тогда…

— Рада, что тебе не нужно ничего разжевывать.

Креслин сжимает губы. Молчание затягивается, и наконец, просто чтобы нарушить его, юноша произносит:

— Выходит, нам нет места нигде в Кандаре.

— У тебя случаются просветления, о лучший из нареченных. Особенно когда тебе удается замечать очевидное.

— Мы ищем решение, или тебе просто нравится меня оскорблять? — не успев договорить, Креслин уже жалеет о сказанном.

— Правда — не оскорбление.

— Видишь ли, — признается он, — я очень мало знаю о человеческой природе, об интригах правителей и… о женщинах. Во всяком случае, женщинах, не выросших в Западном Оплоте. Мне это известно, и тебе тоже. Какой же смысл указывать мне на очевидное? Тебе нравится чувствовать свое превосходство?