– Нет, это не ваш, но, it seems [116] , он тоже хочет… влиться в…

– Хорошо, потом.

– У вас все в порядке, Данечка?

– С какой стороны посмотреть, – невольно усмехнулся он. – Но, в общем, все нормально. До встречи.

Он провалился в черную яму и проспал бы неизвестно сколько, если бы его не разбудил сон. Ему неожиданно приснилась мать, тоненькая, со спутанными черными кольцами волос. Именно такой он видел ее в последний раз. Они были тогда в каких-то гостях, куда пришли вместе с Драганом. Было так удивительно увидеть ее здесь, казалось, они расстались только вчера, а не несколько лет назад. И это чувство удивления пронзило Данилу и сейчас. Тогда Драган вспылил и ушел, а мать так и стояла в дверном проеме, обнимая себя за полуголые плечи. Но сейчас, во сне, она грустно качала головой и делала такой жест, будто стирала холодную муть с запотевшего стекла – стирала, стирала и все никак не могла стереть.

– Мама! – крикнул Данила и проснулся.

Сон надо было немедленно забыть, как он давно заставил себя забыть все, связанное с матерью, забыть любым путем – и Дах набрал номер Апы не раздумывая, забыв даже о том, какой на дворе час.

– Господи, это вы? – сквозь шум послышался ее голос, испуганный и растерянный. – Мне страшно, я не понимаю, где я…

Данила изо всех сил потянул прядь над ухом. Неужели она уже оказалась в том мире, который он так старается для себя открыть? Но ведь неподготовленная, одна, она просто сойдет там с ума. Почему он не сказал ей всего раньше, не приготовил, не помог?

В трубку ворвались еще какие-то голоса.

– Где вы, Полина?

– Не знаю…

«Да это Лейхтенбергская [117] , Лейхтенбергская, – донесся старушечий голос, – до метро рукой подать!»

«Значит, побрела пешком от Боба и заблудилась, – догадался Данила. – А теперь едет в первой попавшейся маршрутке». Все оказалось не так страшно, как ему представилось в первую секунду.

– Выходите на конечной и ждите меня, никуда не уходите, слышите? Я уже выхожу.

Он глянул на часы – стрелка подползала к четырем. Мучить себя и «опель» в пробках бессмысленно. Натянув новую куртку, купленную по дороге на мызу взамен где-то пропавшего плаща, Дах быстро понесся к метро.

На привокзальной площади отвратительно пахло жареными пирожками и туалетом. Дах не любил этот район, как и все, находившееся за чертой Обводного канала, а сегодня, после тихого умирания мызы, после молодой красивой матери во сне, этот район города показался ему вдвойне отвратительным.

Мгновенно увидев Апу в толпе ожидающих маршрутку, он выхватил ее за руку и потянул к мосту.

– Прочь отсюда! Какого черта вас занесло в эту дыру?

– Я шла из театра и задумалась. Но дело не в этом, я не того испугалась, я…

Они шли уже в сторону собора по одной из Рот. Здесь и днями всегда малолюдно, а к вечеру вообще ходят немногие, и то неизбежно убыстряя шаг. Они же шли медленно, как во сне, ибо, идя вдоль чуть припудренных снегом домов, можно было смело не соотноситься с настоящим. Наледь, деревья, душное ватное небо, чужая жизнь за окнами, двести лет назад, двести вперед…

Какая разница!

– Чего? – мягко скользнув по плечу – «О, рыдающие плечи в Ивановке!» – будто бы небрежно поинтересовался Данила.

Апа остановилась и зачем-то стянула варежку. Рука была влажной и горячей даже на вид.

– Понимаете, я… Я решила говорить вам все. Иначе мне кажется, что общение с вами бессмысленно. Или так со мной никто раньше не общался, или… Словом, я сама ничего не понимаю, но насчет правды чувствую совершенно точно. Так вот, когда я так решила, то подумала о том, что лучше уж какая-нибудь цель, чем ничего, и тут вдруг я поняла, что это не моя мысль, что будто это кто-то другой за меня подумал и даже произнес. И тут же я увидела, что иду неизвестно где. Это ведь не болезнь, правда? – по-детски схватила она Данилу за руку, и пальцы ее действительно оказались огненными.

– Не болезнь, не волнуйтесь. Или уж если болезнь, то высокая. Но если хотите от меня помощи, то скажите, что же навело вас на решение говорить мне все? До конца – так до конца, правда?

Девушка опустила голову.

– Хорошо, я скажу, но вы только не ругайтесь и не обижайтесь. С вами я становлюсь совсем другая, не я. То есть не прежняя я. И мне как-то все ясно. А когда вас нет, все спутывается. Вы как проявитель. И вы мне очень нужны.

Но Данила, слушая это своеобразное признание в любви, мало думал о чувствах: из всей этой бессвязной речи он выхватил только выражение «прежняя я». Значит, что-то произошло, разделившее ее жизнь на прежнюю и нынешнюю, что-то очень глубокое, внутреннее. Неужели та летняя ночь на Елагином и заведомо неудачный прыжок в воду?

– А почему вы остриглись? – почти механически спросил он, думая о своем.

Апа вздрогнула, но ничего не ответила. Они снова медленно двинулись в сторону мелькавшего фонарями и фарами Измайловского. И уже у самого перекрестка девушка как-то обреченно махнула рукой.

– Все равно. И все равно я решила говорить все. Давайте хоть кофе где-нибудь выпьем.

Когда-то Данила заходил в это кафе, бывшее тогда просто «Мороженым», выпить с Лизой шампанского, потом с приятелями ударить по коньячку, потом выкурить косячок, потом с удивлением прочитал о нем в бессмертном романе о берегах, но не далеких, а зеленых [118] . Или то был роман о трех товарищах? [119]