— Я слышал, ваша матушка болеет, — заметил он.

— Поэтому я и вернулся в Южную Африку, — сказал Филипп подчеркнуто суховато.

— Как она? — поинтересовался Деон.

— Боюсь, не очень хорошо. Диагноз ясен. Рак, сомнений нет. А она слабенькая. Вы же знаете, ей нелегко пришлось в жизни.

Трудно было понять, обвинение или защита звучали в тоне, каким он это произнес.

— Знаю, — сказал Деон, и некоторое время они молчали.

— Но она не теряет бодрости духа, — сказал Филипп. — Все крутится, суетится. — И добавил доверительно: — Думал забрать ее в Канаду несколько лет назад. Все было готово — не захотела: здесь ее дом родной, и все. Ни в какую не удалось уговорить.

— Со стариками такое бывает…

— Да. Видимо, да.

Откровенность за откровенность, решил Деон и сказал:

— Моя старушка тоже теперь здесь.

Глаза у Филиппа слегка расширялись, но он постарался скрыть удивленно.

— В самом доле? Здесь, в Кейптауне?

— Да. Я все-таки забрал ее у братца. Он стал слишком стар и уже не может за ней ухаживать как следует. А у нее был удар, знаете ли. Ну, как бы там ни было, пока я ео хорошо устроил. В доме для престарелых. Там у них хорошие сиделки, и к ней все так добры.

— Это, конечно, немало, — протянул Филипп.

Оба снова умолкли, думая каждый о своем.

— В муках человек старится, — произнес Филипп, но в голосе его не было ни горечи, ни сожаления.

— В муках рождается, — сказал Деон.

Они принужденно рассмеялись и тем преодолели минутную неловкость.

К ним подошел профессор Глив.

— Мы можем начинать, профессор Дэвидс. Вы нас извините, Деон?

— Да, да, конечно.

Деон повернулся было, чтобы идти, но, словно что-то вспомнив, остановился и сказал Филиппу:

— Мне бы очень хотелось увидеть вас еще. После лекции.

Филиппа уже ждали в боковой двери.

— Отлично, — бросил он на ходу.

— Сегодня у меня. Обедаем вместе. Выкроите часок?

Филипп ответил не сразу, но Глив торопил его, и он сказал:

— С удовольствием. Благодарю вас.

— Превосходно. Так я заеду за вами.

— Большое спасибо, — сказал Филипп Дэвидс.

Профессор Глив говорил стремительно, нервно, обеими руками опершись на кафедру, словно хотел се обнять.

— С большим удовольствием представляю вам нашего гостя — профессора Филиппа Дэвидса…

Деон рассеянно слушал все это заранее известное звонкое славословие. Глив был коротышка, крепкий в кости, плотный, с глазами мечтателя. Генетика была страстью Глива, и он служил ей верой и правдой, тем более что кое-кто из приверженцев других медицинских дисциплин склонен был относиться к ней с известной долей пренебрежения, как к забавной игрушке, с которой можно повозиться на досуге, отвлекаясь от суровой действительности диагностики и лечения реальных недугов.

Заполучить сюда Филиппа сегодня, когда тот выдвинут на Нобелевскую премию, было большой удачей. И Глив, заканчивая вступительное, слово, всем своим видом дал это понять.

Филипп подождал, не поднимая головы, пока шорох в зале и редкие аплодисменты стихнут, и, когда установилась тишина, медленно, с видом человека, вполне уверенного в себе, оглядел амфитеатр, ряды лиц, среди которых попадались и темные — вон там их целая гроздь на местах у прохода. Голос у него, когда он начал, звучал совсем тихо — в зале воцарилась тишина, всем пришлось даже напрячь слух, чтобы лучше его слышать.

Деон отметил про себя этот прием профессионального лектора, улыбнулся и сел поудобнее.

— Рискуя показаться банальным, — говорил Филипп, — хочу все же напомнить, что труд большинства врачей сводится к применению известных приемов для лечения известных недугов. — Небольшая, эффектная пауза. — И лишь когда приема не существует, мы задаемся вопросом: а почему, собственно, этот пациент страдает именно этим недугом и почему он проявился именно в этот момент? Вот тут-то мы и вступаем в область медицинской генетики.

Луч света, золотой и тяжелый от высвеченных им пылинок, рассек зал, прочертив линию от одного из высоких окон до деревянной кафедры, за которой стоял Филипп. И он передвинул свои конспекты подальше от слепящего света.