Бот заговорил шепотом, то и дело поглядывая через плечо на официанта, на людей за соседними столиками.

— Ты, конечно, знаешь Мэни ван Шелквика?

Деон покачал головой, и лицо его брата разочарованно вытянулось.

— Может, ты просто забыл? Ну здоровый такой, рыжий. И еще вот с такими усиками. — Он провел пальцем по верхней губе. — Ну, знаешь?

— Нет, не знаю.

— Тогда, значит, он обосновался в наших краях уже после тебя. Арендует «Сенегал». Ну, знаешь, ферму старого Яна Гроблера. Вообще-то он работал на железной дороге, а теперь арендует пастбища. Мы с ним близкие друзья.

Деон вдруг подумал, что прежде ван дер Риеты не водили дружбы с бывшими железнодорожниками, арендующими чужие пастбища. Что ж, времена меняются. Да и кто он такой, чтобы судить?

— Мэни купил у меня в конце лета овец на три сотни фунтов. Собирался заплатить в июне, когда получит деньги за шерсть, но, видишь ли, — Бот выразительно пожал плечами, — цены упали, и он не смог обернуться. — Он бросил на Деона взгляд, ища сочувствия к фермеру, который попал в затруднительное положение.

— Да, я понимаю.

— Ну, как бы там ни было, а я в прошлом месяце заглянул к нему напомнить про эти три сотни и выяснять, что тут можно сделать. Ну, будет он платить или мы как-то договоримся.

— Триста фунтов, — проговорил Деон.

Бот подметил пренебрежение, с каким он это сказал, но не обиделся.

— Три сотни есть три сотни, — ответил он, как бы оправдываясь.

— И что же произошло?

— Ну, сезон был неудачный и так далее. Но он сделал мне деловое предложение. Он знает кое-кого из цветных с Ваальских копей. У них бывают алмазы. Время от времени, знаешь ли. Это большие деньги. Мэни на этом деле в один заход заработал две тысячи. — Он прищелкнул пальцами. — Две тысячи за пару дней.

— Слушай, ты будешь последним идиотом, если ввяжешься в это дело. Ради каких-то двух тысяч… Глупо.

— Может быть. — Взгляд Бота снова стал настороженным. — Но зато можно заработать кучу денег. — Он поглядел на официанта. — Хочешь еще выпить?

Деон решительно поднялся.

— Спасибо, Бот. Мне чуть свет на дежурство.

Бот тоже поднялся.

— Ну что ж. Ладно, береги себя.

Они расстались тепло: снова братья, почти друзья.

По дороге в больницу Деон размышлял о том, как брат, ища сочувствия и понимания, вдруг вспомнил его почти забытое прозвище. И на память неожиданно пришло, что в дни, когда он сам был еще совсем малышом, Бота все авали «Оубот» — «старший брат», но с годами это прозвище превратилось в «Бот». Кто первый пустил в ход это уменьшительное? Их отец? И если так, зачем? Тайное разочарование в сыне, который был старшим, наследником? Или ему просто чудится здесь скрытый смысл, которого нет? Отец никогда ни в чем не отдавал предпочтения одному сыну перед другим. Вполне могло быть, что он сам начал называть брата так просто потому, что это короче. Или из подсознательного нежелания признавать, что у него, а значит, и над ним есть еще старший брат?

Все это слишком сложно, да и никакого значения не имеет.

Только бы Бот не натворил глупостей.

Старшая палатная сестра была способная девушка, примерно через месяц ей предстоял заключительный экзамен. Она прошла в палате хорошую школу, выучилась жесткой самодисциплине, которую требовала ее профессия, и умела быть бесстрастно спокойной, даже когда все внутри требовало: отвернуться, закрыться от всего, уйти в себя от чужих страданий.

Она одевала Мэри-Джейн Фаулер. Затянула на талии девочки пояс с двумя пластиковыми мешочками. Потом через голову надела на Мэри-Джейн яркое, в цветочках платьице и одернула его, чтобы не было видно пояса и пластиковых мешочков. Девочка была радостно возбуждена и без умолку болтала. Сестра молча делала свое дела.

Так же молча она посторонилась, когда к кроватке Мэри-Джейн: подошли профессор Снаймен и Деон.

— Что это я слышу? — спросил профессор Снаймен с притворным возмущением. — Говорят, ты нас сегодня покидаешь?

Девочка улыбнулась и кивнула. А затем вдруг сосредоточилась, прикусив губу, и произнесла скороговоркой явно заранее заученные слова:

— Большое вам спасибо, профессор, за все, что вы для меня сделали.

Вот тут сестра не удержалась и расплакалась. Ни дисциплина, ни выдержка не помогли, и она выбежала из палаты.

Профессор Снаймен повернулся на каблуках, поправил очки на переносице, затем хорошо знакомым всем движением прижал ладонь к пояснице, поморщившись, словно от боли.