Я скосила глаза вправо: там замерли Лицкявичус и Кобзев. По левую руку от меня расположилась Вика. Карпухин находился в комнате для допросов.

Женщина, сидящая напротив него за столом, кажется, не пыталась ничего отрицать. Ее прямая, как струна, спина и высоко поднятый подбородок говорили о том, что она не раскаивается в содеянном.

– Я узнала о том, чем занимается доктор Урманчеев, от подруги, которая однажды воспользовалась его услугами. Не криминального характера, не волнуйтесь, – говорила Элеонора Кочетова своим глубоким, прекрасно поставленным голосом. – По понятным причинам я тем не менее ни за что не назову вам ее имени, даже не спрашивайте.

– Не буду, – покладисто согласился майор.

– На самом деле я не хотела знать, что станется с Александрой после того, как… Ну, в общем, после всего.

– Вам был необходим доступ в квартиру Александры Орбах, – спокойно проговорил Карпухин. – Вы не нуждались в жилплощади, не хотели денег или антиквариата, которыми был полон ее дом. Зачем вы обратились к Урманчееву?

– Мне нужна была только картина, – тихо сказала Элеонора, прикрыв глаза. – Только «Женщина в лиловом».

– Почему? Что такого в этой картине?

– Потому что она принадлежит мне! – неожиданно резко ответила актриса. – Она моя, ведь на ней изображена я, а не Александра! Мой муж… Вы же в курсе, что художник Левицкий был моим мужем, да?

Карпухин кивнул.

– Так вот, он написал картину еще в то время, когда мы состояли в браке. Не понимаю, почему Александра вбила себе в голову, что на портрете именно она!

– Но ведь Левицкий подарил картину Орбах, – возразил майор. – Зачем бы он стал так делать, если…

– Да потому, что эта чертова сука хотела отобрать у меня все. Все, понимаете?! – взорвалась Элеонора. – Ей мало было мужа, она хотела доказательств того, что он готов порвать со мной всякие отношения. И знаете что? Он оказался готов! Говорят, что люди не могут не догадываться, когда их брак трещит по швам, но они просто обманывают себя, убеждают в том, что все в порядке. Но уверяю вас, у нас все и было в порядке! И вдруг Александра решила, что ей нужен Левицкий. Она рассталась с режиссером своего последнего фильма, и тот грозился закупорить для нее выход в кинематограф. Орбах был необходим пиар, как это сейчас называется, и роман с восходящей «звездой», каковой в то время и являлся мой муж, пришелся бы очень кстати, чтобы ее имя вернулось на олимп славы. Да, она была знаменита, за ней бегали толпы поклонников, но в личной жизни у нее ничего не выходило. Александра совершенно не думала о том, что ранит чувства двоих людей. Троих, если быть точной.

– Что вы имеете в виду?

– Я собиралась бросить театр, потому что была беременна.

Элеонора на короткое время замолкла, словно последние слова дались ей с трудом. Но затем, собравшись с силами, актриса продолжила:

– Когда Еремей ушел… Представляете, у него даже не хватило духу сказать мне об этом, он просто втихаря собрал вещи и сбежал, как вор, пока я была на репетиции! И я сделала аборт. Сейчас, по прошествии лет, я жалею о том своем порыве: у меня могла бы быть дочь. Или сын. Но тогда… Тогда я чувствовала себя преданной единственным человеком, которого любила, и не хотела иметь с ним ничего общего – даже ребенка. А они не продержались вместе и нескольких месяцев. До встречи с Александрой Еремей даже пива в рот не брал. Не знаю, что она с ним сотворила, но мой бывший муж страшно запил. Я надеялась, что он одумается, вернется, но нет – она как будто околдовала его! Еремей валялся у нее в ногах, умоляя, чтобы Александра позволила ему быть с нею рядом, но у нее уже был новый возлюбленный, какая-то шишка из горкома партии. Сначала Левицкий прекратил писать, потом кончились деньги, и он некоторое время жил за счет своих немногочисленных оставшихся поклонников. Потом и те бросили его. И нескольких лет не прошло, как он умер.

– А что же картина? – спросил майор, пытаясь вернуть актрису со стези воспоминаний о неудавшемся браке к недавним событиям.

– Картина? Еремей, естественно, оставил ее мне, но потом пришел за ней – опять же в мое отсутствие! Александра требовала, чтобы он порвал со мной всякие отношения, а портрет явился бы для нее доказательством окончательного разрыва. Именно «Женщина в лиловом» должна была стоять в центре экспозиции на выставке его картин в Эрмитаже, и Александра хотела, чтобы все думали: Левицкий писал именно ее. Она и на вернисаж прибыла в лиловом платье с сиреневым шарфом, чтобы всем стало ясно, кто был натурщицей художника. Можете себе представить?! Она мечтала побольнее уязвить меня, и ей это удалось: меня туда даже не пригласили…

– Вы полагаете, Александра Орбах ненавидела вас до такой степени? – поинтересовался Карпухин.

Элеонора кивнула.

– Мы всегда были соперницами, и не только в театре, – проговорила она медленно. – Сначала у меня появлялся поклонник, а потом Александра вдруг решала, что он ей тоже нравится, и – бац! – я оставалась одна. Но по-настоящему я нуждалась только в Еремее, и она, поняв это, сделала все, чтобы украсть у меня мужа.

Актриса надолго замолчала, опустив взгляд на свои руки, спокойно лежащие на коленях. Карпухин ее не подгонял. Наконец Кочетова сама продолжила:

– Наше с Александрой соперничество касалось и режиссеров. Мы были, если можно так выразиться, актрисами одного типа, поэтому, по большому счету, режиссерам было все равно, кого из нас снимать. Я проходила прослушивание и думала, что роль у меня в кармане, но тут, откуда ни возьмись, нарисовывалась Александра, и я оставалась с носом! Не знаю, отчего мне так не везло, отчего ее всегда предпочитали мне? Наверное, это так и останется загадкой.

– И вы внезапно, по прошествии стольких лет, решили отомстить Орбах? – спросил майор.

– Ничего подобного, – покачала головой Кочетова. – Я смирилась. Почти смирилась. Но внезапно до меня стали доходить слухи о том, что Александра распродает свою ценнейшую коллекцию картин. Она, видите ли, привыкла к определенному уровню жизни, а теперь, когда в театре для нее, как и для меня, ролей нет, на пенсию жить тяжело.

– Значит, она собиралась продать «Женщину в лиловом»?

Актриса слегка склонила голову.

– Нашелся покупатель – какой-то крупный коллекционер из Германии. Он уже являлся обладателем нескольких работ Еремея и мечтал заполучить именно эту картину.