Ученый покачал головой и взглянул на своих коллег. «Королева науки» едва сдерживала улыбку, лицо Дюжина выражало удивление, смешанное с презрением: как же, они потратили на нас, дилетантов в этой области, столько драгоценного времени, а мы еще и задаем идиотские вопросы!

– Если бы считал такое возможным, – снизошел до ответа Земцов, – первым проголосовал бы за такие исследования. Существуют некоторые медицинские препараты бионеорганического свойства, с помощью которых удавалось, скажем, вылечить катаракту у крыс или собак, но дальше этого, к несчастью, дело не пошло. Тот, кто создаст вакцину против старости, получит Нобелевскую премию, вы это осознаете?

– Да, – кивнул Лицкявичус. – Если только у этой вакцины не обнаружится впоследствии побочных явлений, приводящих, скажем, к смерти.

– Разумеется, разумеется, – закивал профессор. – Мы понимаем, друзья мои, что имеем дело с очень тонким и хрупким материалом, коим является человеческий организм, поэтому спешить в нашем деле никак нельзя. Результаты исследований могут показаться не такими уж обнадеживающими человеку непосвященному, однако мы уверены в том, что в самом скором времени сможем не только жить дольше, но и повысить качество жизни.

– Скажите, вы проводите опыты с людьми? – спросила я.

– Ну, до этого пока не дошло, – покачал головой Земцов. – Вы же понимаете, что до получения необходимых разрешений необходимо проделать большую работу. Тем не менее никто не может запретить самим исследователям тестировать препараты.

– Истинный ученый непременно должен проверить новое средство на себе самом, прежде чем подвергать опасности других людей, – пришла на помощь руководителю Полякова. – Кстати, заметьте: у нас не было ни единого случая срыва экспериментов, ни один человек не пострадал.

Выйдя из кабинета Земцова, мы с Лицкявичусом молча направились к лифтам. Там он остановился и огляделся, словно ища что-то глазами.

– Что случилось? – спросила я.

– У них тут везде камеры наблюдения, – ответил глава ОМР. – Думаю, нам не удастся заполучить разрешение на их просмотр.

– Почему?

– Разговор с Земцовым мало что прояснил: он был так же расплывчат в своих пояснениях, как адвокат защиты. Все, о чем он нам рассказывал, можно прочесть в научно-популярных журналах.

– Не станет же он выдавать научные тайны! – пожала я плечами. – Неужели вы считаете, что институт может быть замешан в проведении незаконных экспериментов? И кого вы надеялись бы обнаружить на пленках с телекамер – наших бомжей?

– Не знаю, не знаю, – пробормотал Лицкявичус. – Им очень нужны результаты. Помните правительственный грант? Просто так таких денег не выделяют, должно быть обоснованное подтверждение того, что у института действительно есть шанс доказать свое право на получение больших денег для исследований. Кроме того, Земцов говорил о частных спонсорах… Хорошо бы узнать, кто среди них числится.

– Что ж, дайте задание Карпухину: он и не такое выяснял! Но не забывайте о списке других учреждений, также занимающихся проблемой старения: не стоит списывать их со счетов.

Выходя из стеклянных дверей на фотоэлементах, я в последний раз оглянулась на здание Института физиологии и геронтологии. Теперь по какой-то непонятной причине веселенькое аккуратное здание, утопающее в зелени, производило зловещее впечатление. Попытавшись отбросить неприятные мысли, я открыла дверцу машины Лицкявичуса и забралась внутрь.

Я люблю ночные дежурства. Всегда любила. Никто меня не понимает: кому, казалось бы, охота проводить на работе время в одиночестве, когда всюду погашен свет, коридоры вымирают и каждый посторонний шорох вызывает нервную дрожь? Однако я люблю оставаться одна. Крайне редко имея возможность позволить себе эту роскошь, я ценю каждую минуту уединения. Сплю, между прочим, редко: в основном читаю, доделываю дела, накопившиеся за день, или просто размышляю.

Закончив с бумагами, я встала, потянулась, расслабляя напряженные мышцы, и взглянула на часы. Они показывали половину двенадцатого: самое время включить телик и посмотреть какой-нибудь старый фильм.

У нас, в отделении анестезиологии и реанимации, очень маленькая комната отдыха. Ее вообще не было, пока не появился новый Главный и не сказал: «Непорядок! Эти люди (то есть мы, анестезиологи и реаниматологи) тоже должны иметь место, где можно отдохнуть после тяжелого трудового дня». Так как пациенты не бродят по нашим коридорам, бывшее начальство считало иначе: зачем выделять помещение, если никому, кроме врачей, им все равно пользоваться не придется? К счастью, времена изменились, и теперь я могу не торчать в ординаторской, где столы понатыканы так плотно, что яблоку негде упасть, а вытянуться на маленьком диванчике в комнатушке с телевизором. На мгновение мне взгрустнулось: когда я вспомнила о Шилове, таком чистеньком после душа, хорошо пахнущем, лежащем сейчас на новом шелковом постельном белье, купленном мной за невероятную цену в «Максидоме». Как хорошо было бы сейчас уткнуться ему в плечо, почувствовать на своем теле его сильные, мягкие руки… Ладно, это будет завтра, а сегодня посмотрю кино.