Вместе с сожалением о тех чувствах, которые теперь приходилось оставлять в прошлом, — чувствах пронзительно-сладостных, пробирающих до глубины души и при всей своей противоречивости дарящих ощущение полной жизни, — пришло облегчение. Не было больше неприятной раздвоенности между двумя женщинами, одна из которых была близка душе и по-дружески дорога, а вторая будила какие-то глубинные пространства чувств. Была строгая определённость — есть Мирним, которая лучше всех на свете просто потому, что она — это она, есть то, к чему он привык и с чем сжился.

Есть Мирним, которой нужно было как-то объяснить факт своей помолвки и будущего брака с дочкой господина Даро. Эта мысль узлом скрутила его тело — думать об этом оказалось невыносимо трудно. Но нужно.

Всё утро до того момента, как на окраине лагеря, выросшего в снежной пустыне за считаные часы и даже обзавёдшегося худо-бедно накатанными из камней и снега валами, приземлились виверны, которые привезли из Даро школьниц из Уинхалла и пару дополнительных отрядов, Илья ходил хмурый. Его позвал Всеслав — встречать Мирним и Машу, а потом всем вместе идти к походному госпиталю спрашивать про Санджифа.

Дочка учительницы истории кинулась на шею юноши с такой порывистостью, что он едва устоял на ногах.

— Привет!.. Слушай, мне говорили, что тебя едва не убили!

— Я-то при чём? Это Сафа чуть не убили, а я так… Рядом валялся.

— Это же был лорд Инген, да?! Он ведь мог тебя убить. Запросто!

— Да ему не убить меня надо, а захватить. Разные вещи. Пока ему это требуется, я в относительной безопасности.

— Рассказывай! А если он отчается и решит просто убрать тебя как опасного соперника?!

— Как Санджиф? — негромко спросила Маша. — Что говорят?

— Говорят, всё будет нормально. Не волнуйся. Но к нему нельзя пока. Он ещё в себя не пришёл.

— Как думаешь, меня пустят за ним ухаживать?

— Не представляю.

— Пришёл он в себя, пришёл, — хмуро возразил, подходя, Всеслав. — Его состояние оказалось намного лучше, чем предполагали. Не встаёт, конечно, но в сознании. Вас к нему пустят. Ненадолго.

— А что предполагается дальше? — понизив голос, осведомился Илья. — Как там с военными действиями?

— Войска господина Ингена отступили. По законам стратегии сейчас предполагается развивать и закреплять успех. Так что лагерь временный. Надеюсь, скоро будет перенесён.

— А ещё того лучше, если штаб будет размещён в одном из замков Варреса, — важно вставил Беджар. — Тогда и лагерь будет неподалёку, а это горячая пища всегда и стационарный госпиталь.

— Существуют ещё законы маскировки, молодой человек. Так демаскировать штаб, мягко говоря, неразумно. Да вам пока не на что жаловаться — вашему другу вполне хватило походной операционной, и кормят вас горячей пищей два раза в день… Ладно, осматривайтесь, только не разбегайтесь. После полудня я приду и поставлю вас на работу. Лишних рук в армии нет.

Время вдруг взяло с места и понеслось вперёд с такой прытью, какой Илья прежде даже не подозревал за ним. В круговороте событий, по большей части связанных с работой по лагерю, магической или самой обыкновенной, физической, ребята едва успевали выкроить минут по двадцать на торопливый обед, а потом как-то незаметно наступала ночь, и им разрешали свалиться на расстеленных кое-как матрасах в одном из больших шатров и спать. В этой ситуации не то чтобы обстоятельно поговорить — просто перекинуться парой фраз наедине было невозможно.

Первый день они все вместе распаковывали тюки (все, за исключением Амдала и Вджеры, которые занимались боевыми демонами), второй — запаковывали их обратно, потому что лагерь спешно переносили севернее. Несмотря на то что все они понимали, для чего нужны их усилия, труд всё равно казался бессмысленным. Однако приходилось поворачиваться, и не только потому, что мастер, также обременённый кучей обязанностей, бдительно присматривал за каждым из своих подопечных, но и потому, что стыдно было бы бездельничать в окружении людей, которые мало того что трудились на износ, так ещё и вели в бой отряды демонов.

Санджиф поднялся на ноги через четыре дня после ранения. Он, шатаясь, вышел из палатки, поддерживаемый Машей (которую всё-таки допустили ухаживать за ним, и с охотой, потому что там рук тоже не хватало) — бледный до зелени, то и дело застывающий, перекособочась, переживая боль, но, несмотря на это, весёлый.

— Я был уверен, что отец мне выговорит, — поделился он с Ильёй, когда тот освободился и получил возможность передохнуть немножко.

— Надеюсь, он не стал этого делать?

— Нет. Промолчал, только спрашивал, как я себя чувствую.