— Ну и как ты себя чувствуешь?

— Вот тебе могу правду сказать — просто на редкость отвратительно.

Они посмеялись, вернее, посмеялся Илья, а его друг, которому было больно хохотать, лишь обозначил усмешку, растянув губы. Они сидели у самой госпитальной палатки, на груде распиленных дров, укрывшись от ветра. Санджифу было трудно, но он сидел, посматривал в небо, щурясь, и коротко вздыхал, не решаясь набирать в грудь больше воздуха. Каждое его движение напоминало о том, что рана ещё не зажила до конца.

— Ну, что тебе говорят? Когда ты нормально встанешь на ноги?

— Болеть будет ещё недели две. А так… Ещё неделю.

— Ну, если повезёт, бои подождут эту недельку.

— Наоборот, — Санджиф снова болезненно поморщился. — Сейчас середина марта, скоро потеплеет, начнёт таять снег, и тогда воевать станет очень трудно. Сам представляешь себе: грязь, везде вода, техника вязнет, по ночам вода замерзает, и утром такой каток, что ни пройти, ни тем более проехать. Отец обмолвился, что они очень надеются завершить войну в ближайшие две недели.

— Разве такое возможно?

— Война может длиться хоть пять дней, хоть три, — проговорила до того молчавшая Маша. — И это всегда лучше, чем три или пять лет, согласись. Было бы неплохо.

— Но маловероятно. Разве что Инген решит сдаться на милость победителей. На что мы рассчитывать не будем.

— А Бог его знает, как на самом деле обстоят дела, — с расстроенным видом сказала Мирним, садясь рядом с другом. — Может, всё давно проиграно, а может, и наоборот. Нам же никто не говорит, что творится на самом деле. Даже тебе, Илья.

— Но ты же понимаешь, зачем так делается. Чтоб сохранить тайну.

— Саф, ну в самом деле — что, кто-нибудь из нас помчится рассказывать направо и налево, что предпринимают господин Даро и его союзники и что, по слухам, затевает господин Инген?

— Нам достаточно будет это просто обсудить между собой. Помнишь, как наш разговор подслушал Ферранайр? Из-за закрытой двери. А тут и дверей-то нет. И стен. Одна видимость.

Петербуржец вспомнил случайно услышанный разговор между госпожой Шаидар и госпожой Гвелледан и нахмурился.

— В любом случае нам не выяснить, что именно затевается. Даже Саф вон не возьмётся узнавать подробности у отца.

— Не возьмусь.

— И спорю на что угодно: ни одного из нас в ближайшее время не допустят до чего-нибудь важного. Меня, наверное, даже близко к сражению теперь не подпустят — после того случая…

— И меня, — осторожно вздохнул Санджиф.

— Ну так и что нам остаётся? Только делать то, что мы можем. Таскать вещи — тоже важно.

— И порадуйся, что тебя не пускают в бой, — весело бросила Маша. — Так намного больше шансов уцелеть.

Илья промолчал — ему неприятно было вновь вспоминать ту вспышку эмоций, которая родилась в его сознании в момент, когда над ним стоял лорд Инген, и его меч в любой момент мог сверкнуть серыми красками дня перед глазами, возглашая приход небытия. Ощущение собственной беспомощности, зыбкости той грани, за которой заканчивается всё, было омерзительно, как прикосновение к чему-то склизкому в полной темноте. Но и забывать об этом было опасно. Воспоминание о том моменте, когда балансировал на грани и всё-таки не сорвался, отрезвляло.

Трудно было думать и о том, что он поступает не слишком-то красиво, не рассказывая Мирним о своей помолвке. Да, конечно, вроде бы об обмане речи не идёт, лишь об умолчании. Но умолчание это такого свойства, которым едва ли стоит гордиться. Даже понимая это, Илья каждый раз находил причины отложить серьёзный разговор. В самом деле, ведь для обстоятельной беседы даже времени толком нет. И условий — тоже. Они всё время были на людях, ни разу — наедине.

Очередной ночью его разбудили шум, какой-то грохот и крики. Он отлепил лицо от замшевой сумки, которую пристроил под голову вместо подушки. Спавшие с ним рядом Фёдор, Амдал, Сева и Катрер (и ещё кто-то из одноклассников у самой стенки шатра) пошевелились не сразу.

— Чего вскакиваешь? — пробормотал Фёдор, которого Илья случайно толкнул. — Если нужно будет, нас поднимут.

— Блин, налёт же на лагерь, кажется…

— Думаешь, нас не позовут? — сочно зевнул иркутчанин и снова провалился в сон.

Соблазн был огромен, но юноша всё-таки поднялся, натянул меховую куртку, сменившую полушубок, схватился за меч и высунулся из своего закутка. В шатре оказалось пустовато, никто не бегал, не торопился, однако и спящих поубавилось, причём значительно. Испуганный, петербуржец выскочил наружу, во тьму, которую факелы делали ещё гуще. Там оказалось теснее, и так как из-за темноты и морозного тумана он абсолютно ничего не видел, Илья тут же налетел на кого-то, а потом — ещё на кого-то, кого даже не успел рассмотреть.