– Значит, так. Сейчас мы поедем в больницу, к моему хорошему знакомому. Тебя обследуют.

– Нет, сегодня я не могу! – холодно отрезала Вера.

Такое поведение пациентов кротости характера и так уже тихо сатанеющему доктору Больших не прибавляло никогда!

– Или ты сейчас встанешь и соберешься, или я сгребу тебя в чем есть и затолкаю в машину! – твердо изложил варианты развития событий Больших.

Предупреждение, высказанное таким тоном, не оставляло путей к спорам, сопротивлению и глупому упорству.

– Мама… – обратилась она к последней инстанции за помощью.

– Степан Сергеевич! Мы сегодня никак не можем! – собираясь заплакать, умоляюще вступилась Ольга Львовна. – Сегодня придет папа Ежика, им с Верой надо обсудить очень важные вопросы, они так долго договаривались об этой встрече!

– Я подозреваю, что у Веры серьезное заболевание. Вы это понимаете?

– Да, да, раз вы говорите! Только давайте завтра! Ведь можно завтра? Мы съездим, съездим! Можно с этим доктором на завтра договориться? – как о пощаде просила Ольга Львовна.

– Хорошо, – согласился Степан, остывая в один миг.

Он позвонил, передоговорился на завтра, написал на листке координаты, к кому и куда ехать и как найти, на другом листке написал несколько названий лекарственных препаратов для облегчения болей и сразу ушел.

Он не забыл про Стаську, но передумал ехать к ней – не сегодня!

Не в таком состоянии раздражения, усталости, злости на себя по большей части, а заодно и на баб неразумных!

Как только он отъехал от Вериного дома, позвонила сестричка:

– Ты в Москве еще?

– Да, в ней, – вздохнул Степан.

– Ты занят?

– Уже нет.

– Степочка, приезжай ко мне, если тебе очень уж трудно, а? Мне так тоскливо, ужасно! Приезжай, поговори со мной!

– Тоскливо что-то нынче, – разворачиваясь, пожаловался он в ответ.

Они проговорили полночи. Почему-то про Стаську он ей не рассказал. Про Веру и ее проблемы со здоровьем, про свое решение расстаться с ней и понимание их полной чуждости, про работу свою – легко и с чувством освобождения.

А про самое важное – нет!

Да потому, что знал прекрасно, что Анька живым его не выпустит – такого наговорит! И отчитает по полной программе, устроив моральную порку за то, что упускает свой шанс, за то, что обидел единственную женщину…

Найдет слова и поводы для прочищения мозгов, можно не сомневаться, и, что особенно неприятно, выскажет все то, что он сам себе уже мысленно сказал сто раз!

Самому-то признать себя неправым проще, даже некую гордость испытываешь: дескать, вот я какой честный с самим собой, но, когда кто-то называет твои поступки и поведение своими именами, это вызывает стойкое раздражение и неприятие!

Вот поэтому и не сказал! А может, и по другой причине…

Он остался у сестры ночевать, а утром помчался домой – ожидался приход сантехников, можно сказать, эпохальный, поскольку он никак не мог с ними состыковаться, а необходимость назрела – подтекала ванна на первом этаже, и всерьез.

И сегодня чудо соединения трубы с разводным ключом имело все шансы состояться. Сантехники приехали грамотные, из серьезной фирмы, провозились до глубокого вечера, заодно уж проверив все трубы и соединения в доме.

Часам к шести Степан понял, что сегодня ему не выбраться и никуда он уже не поедет.

Встреча со Стаськой отложилась в очередной раз.

Он позвонил Вере проверить исполнения выданных им приказаний.

– Сдала анализы, – неохотно ответила она на его вопросы.

– Когда результаты?

– Послезавтра.

Что-то было в ее тоне – отчуждение, раздражение, сомнение?

Он не стал разбираться и выяснять – не интересно. Для себя Больших уже все решил, если у нее есть повод обижаться, значит, так тому и быть.

А назавтра его срочно вызвали на работу, на большую аварию на подмосковном заводе. Он вернулся домой глубокой ночью полуживой от усталости и завалился спать.

Рано утром следующего дня, начальство отправило Больших на серию новых тренировок на полигон, в казарменный режим.

Весело.

Он все время помнил о Стаське! Думал о ней каждый день – с утра до вечера и ночью. Когда не работал, думал только о ней!

И надо же случиться такой засаде? А?

В тот момент, когда он понял все, решился, набрался смелости, как птица перед полетом, – и такая невезуха глобальная!