– Ты это к чему, маленькая? – заподозрил в ее расспросах скрытую подоплеку Степан.

– Да к тому, что подозреваю я, Больших, изводишь ты себя излишним самоедством! Вот ответь, честно, подумай: ну хорошо, заподозрил ты неладное раньше, договорился со всеми возможными врачами на предмет обследования Веры, она бы тебя послушалась и побежала анализы сдавать? Или ты ее стал за ручку водить по кабинетам? Насколько я понимаю, пока ее до края не приперло и «скорая» не увезла, она в больницу по собственной воле так и не дошла. А при наилучшем раскладе, если бы ты раньше заметил ее состояние и обследования все она прошла и в больницу легла, ты бы себя тогда не винил? Диагноз по-любому остался прежним, и что, ты бы себя не корил?

– Стаська, я не понял, ты меня что, ругаешь или защищаешь? – подивился ее расспросам Степан.

– Разумеется, защищаю! Ото всех на свете и от тебя самого! Кому же тебя защищать, если не мне! – иронично возмутилась Стаська. – Это я так расспрашиваю, чтобы понять, что так сильно тебя мучает.

Он припарковался возле Аниного подъезда, вышел из машины, поставил ее на сигнализацию, но в подъезд не пошел, остановленный последним Стаськиным высказыванием.

– Да все сразу, – признался больше себе Степан, – и что не заметил ее болезни, пропустил, врач называется, и что принял решение расстаться, но не могу признаться ей сейчас в этом, а молчанием вроде как надежду даю, и Ежик с Ольгой Львовной напуганы, и не бросишь их…

– И что не любишь ее и никогда не любил, – подсказала Стаська, – и чем дольше ты рядом с ней, в ее проблемах, тем сильнее тебе хочется слинять? Это больше всего?

– И это, Стасенька, и это…

«И то, что безумно хочу к тебе, но не могу!» – подумал Степан, это совсем уж неподъемная тема для них обоих. Он даже слегка струхнул, что Стаська, ничего не боящаяся и не признающая между ними условностей, произнесет эти слова.

По старой привычке струхнул.

Она не сказала, но Больших почувствовал, что услышала его и без слов и все поняла.

– И она тебя тоже не любила, – поразила новым заявлением Стаська. – Если б любила, не скрывала, что ей плохо! Я вот железно обещаю, даже если ударю коленку, первым делом прибегу к тебе жаловаться и стонать!

– Я поцелую, подую, и все пройдет! – легко рассмеялся он.

Она молодец! Она вырулила из тяжелой темы и ему помогла!

– Ладно, маленькая, я у сестрицы. Дениску к моим родителям, ее к Юре в больницу, потом обратная перестановка, Аньку с ребенком домой, наверное, у нее и останусь. А завтра на дежурство.

– Да, Больших, лазарет – твоя стихия! – посочувствовала Стаська.

Они попрощались без обещаний, звонков, встречи, даже намека на перспективу этого, туманную и неизвестную.

Степан поднимался на лифте на сестрицын этаж и вдруг осознал, что, не задумываясь, не отдавая себе отчета, как само собой разумеющееся рассказывал Стаське, где он, что делает и собирается делать! Надо же, а! Первый раз за всю свою жизнь он ставил женщину в известность о своих планах, распорядке дел и событий, делился мыслями и переживаниями! Даже за долгую жизнь с Надеждой он никогда такого не делал, не болтал по телефону с ней, сообщая о делах и планах. Это ему как-то и в голову не приходило, и она не просила и сама не торопилась отчитываться.

У Больших стало так тепло на душе, светло от осознания нового, вошедшего в его жизнь, и от открытия, что это, оказывается, здорово, когда хочется кому-то родному, волнующемуся и переживающему за тебя и бесконечно дорогому тебе, рассказать, как твои дела, самочувствие, переживания, где ты и что делаешь.

Степан попал в смену со Львом Гурьевичем.

Начальник бригады спасателей походил на крепкого крестьянина из породы тех, у кого и урожай всегда богаче, и огород родит на зависть, и скотина ухожена и не болеет: куры несутся, как передовики с повышенным обязательством, коровы молока дают рекордные литры – все в полном порядке и уходе, вызывая недоумение у вечно прогорающих с урожаями соседей.

Крепко сбитый, невысокий, широкий в кости, с хитрым прищуром знающего некую премудрость обо всем, как и что путево делать, чтоб и жена всегда ласковая, улыбчивая и довольная была, и дети здоровыми да разумными помощниками вырастали, и хозяйство богатело. Знающий, да помалкивающий, на всяк вопрос улыбающийся да простецки отмахивающийся: эка невидаль! – работай, так и все путем будет!

Эдакий типаж зажиточного, работящего, богатого народной мудростью хозяина, на которых-то и держится испокон веку Россия. И никто из непосвященных людей ни близко, ни рядом не заподозрит в нем суперпрофессионала высшей категории, спасателя – гибкого, ловкого, с мозгами, работающими, как компьютер, с железной волей, руководящего командой и умеющего принимать мгновенные решения.

Он пошучивал про себя самого:

– Да уж, родители расстарались с имечком! Сочетание Лев Гурьевич Матросов в нашей стране звучит не иначе, как анекдот! Вы только представьте: несчастный полуеврейский мальчик, которого угораздило родиться от русского папаши с таким имечком, от отчаяния готовый стать героем-амбразурщиком, как известный однофамилец!

И хохотал первый громче всех над курьезами собственного имени.

Увидев входящего в комнату дежурств Больших, Лев Гурьевич махнул ему призывно. Степан подошел, пожал руку, сбросил с плеча на пол спортивную сумку с вещами и пристроился рядом в кресле.