Выйдя из тюрьмы, он больше не пил и все свое время уделял лавке. Жена его возблагодарила Господа. Дело их не то чтобы процветало, как было когда-то у брата, но денег на сносную жизнь хватало. Так и жил мой подопечный – ни с кем помногу не разговаривал, потихоньку работал, жалел о прошлом и не признавал будущего. Кое-как поднял детей на ноги и ни разу не изменил жене. Даже не смотрел на других женщин. Впрочем, и супружницу своим вниманием не баловал. Муки совести погасили в нем все чувства – не только к жене, которую он, признаться, никогда особо-то и не любил, но даже к детям – а уж они-то всегда были ему очень дороги.

Незадолго до того момента, как ему сравнялось полвека, случилась беда. Матиас привез с мельницы муку и только хотел стащить с телеги мешок, как вдруг лошадь чего-то испугалась и попятилась назад, толкнув телегу прямо на хозяина. Моего подопечного покалечило так сильно, что весь остаток жизни он пролежал в постели. От боли и безысходности у него начались видения – ему казалось, что его брат приходит и разговаривает с ним. Бедняге было невдомек, что вместо Лукаса с ним говорит собственная совесть, и он денно и нощно вымаливал у убитого прощения.

Это продолжалось шесть лет, и однажды я не выдержал. Я представил себе все происходящее как сюжет книги и понял, какой у нее должен быть конец. Именно мне предстояло его написать – пусть даже на этом закончится моя карьера хранителя человеческих душ. Ночью, когда боли у Матиаса немного поутихли и он впал в забытье, я послал ему яркий и светлый сон, сюжет которого сам сочинил от слова до слова.

Проснувшись утром, больной вдруг улыбнулся, чего не случалось с ним уже много лет.

– Представляешь, он простил меня! – поделился он с уставшей, измученной его болезнью женой. – Сегодня ночью Лукас сказал, что не держит на меня зла и хочет меня видеть. Никогда я еще так хорошо себя не чувствовал! Раскройте все окна, я хочу увидеть солнце.

«Пора, – понял я с тоской. – Похоже, мой бедный Матиас, свой экзамен ты сдал и тебе незачем больше тут оставаться. Должно быть, сегодня ты покинешь мир людей».

Признаться, я очень не люблю этот момент. Как бы ни был плох, грешен или неразумен человек, которого мы охраняем, его уход – это всегда очень печально. Во-первых, тяжело видеть горе людей. Чем больше у человека родных и близких, чем сильнее они были привязаны к нему, тем горше они убиваются, оплакивая его смерть. Лишившись дорогого человека, люди редко думают о том, что его существование на самом деле не прекратилось – он лишь избавился от земных страданий и ушел жить в иной мир. В минуты смерти близкого люди горюют искренне – большинство от того, что думают о собственной неизбежной кончине, но многие и потому, что для них тяжела наставшая вечная (как они думают) разлука. И это вторая причина, почему мы, ангелы, тоже не любим смертей. Ведь в отличие от людей, у которых есть немалый шанс встретиться с теми, кто им дорог, в другом мире, ангелам встретиться со своими подопечными практически не доводится. Это я могу сказать даже о себе, а ведь я всегда старался не привязываться к тем, кого охранял. Что уж говорить о других ангелах! Иные бывают любвеобильнее матерей и отцов. Проводят почившую душу к залу Суда, а сами чуть не плачут…

Меж тем Матиас с удовольствием позавтракал приготовленным женой бульоном, и вид при этом у него был умиротворенный и довольный. Он позвал к себе детей и долго говорил с ними, а потом попросил пригласить священника. Святой отец исповедал его и отпустил все грехи, включая самый страшный, смертный грех убийства.

Я оказался прав – мой подопечный умер на закате. За миг до кончины на его лице отразилось выражение такого спокойствия и такой благодати, что я понял – урок он усвоил. Чаша страданий выпита до дна, вина отпущена, и теперь ничто более не терзает его.

Береза эта была необыкновенной: высокая, кудрявая, она своими мягкими ветками-косами касалась земли. Издалека ее можно было принять за большой зеленый шатер, так виртуозно поработала природа над ее формой.

Многие жители Акулова и окрестностей отмеряли по ней расстояние или направление пути.

– Доедете до березы, высокой такой, вы ее ни за что не пропустите, – сверните налево, – говорили одни.

– Наш дом второй по счету за березой, – объясняли другие.

– Вот и березу проехали, – отмечали третьи, – значит, полпути уже позади.

– Князь Андрей у Толстого встречался с дубом, а я с березой. – Алексей оторвался от созерцания окрестностей, засмеялся, потянулся к Оленьке и поцеловал в ямку над верхней губой. – Мелочь вроде, а я к ней привязан всей душой. И теперь она всегда будет мне напоминать об этой весне. Нашей с тобой весне, полной счастья и…

– …и одуванчиков! – Оленька вспорхнула со скамейки и нарочно повалилась прямо на траву. Ее легкая широкая юбка, такого же цвета, как усыпавшие лужайку яркие желтые цветы, разметалась, соблазнительно открывая стройные, чуть тронутые загаром ножки. Алеша тотчас поспешил к ней, помог встать, прижал к себе. А потом подхватил на руки и понес ее, счастливо смеющуюся, в дом – тот самый акуловский дом, где отдыхал каждое лето в детстве и где прожил три таких замечательных месяца в прошлом году. Только теперь этот дом уже был его полноправной собственностью.