У. Б. Йейтс, Отец и дитя [137]

Кролик считал, что все его беды оттого, что он опаздывает. Я тоже родилась с опозданием на три недели и вся желтая, с черными-пречерными волосами. Когда медсестра вынесла меня счастливому отцу, он заорал: «Вы принесли не того младенца! Поглядите, это же китайчонок!»

Позже, когда меня разрешили забрать домой, я шокировала его еще раз. Отец бережно взял меня на руки — и вдруг с криком отбросил в сторону. «Хорошо, — говорила мать, — что ты ляпнуласьна подушку». Это происшествие зафиксировано в семейном фольклоре следующим образом:

В первых строках повести «Выше стропила, плотники», опубликованной за месяц до моего рождения, Фрэнни Глас — уже не ученица колледжа, ровесница Клэр, а новорожденный младенец. Малютка Фрэнни просыпается с плачем в два часа ночи. Ее старший брат Симор, который где-то с час назад уже грел ей молоко и кормил из бутылочки, теперь, чтобы успокоить девочку, начинает читать ей даосскую легенду. Фрэнни не только тотчас же перестает плакать, но годы спустя «клянется, будто помнит, как Симор ей читал». Автор сообщает нам, что полностью воспроизводит даосскую легенду в начале своей повести «не только потому, что всегда неизменно и настойчиво» рекомендует «родителям и старшим братьям десятимесячных младенцев чтение хорошей прозы как успокоительное средство».

А я не соответствовала миру отцовских произведений. Я не была «немой», и невозможность «спрятать» меня где-нибудь превратила его жизнь в кошмар. Отец рассказывал моим крестным, судье Лернеду Хэнду [141] и его жене, как ужасен был первый месяц, потому что я непрерывно плакала, как они впали в панику, заведя ребенка в такой глуши. «Мы чуть было ее не отдали», — сказал отец. Он даже начал строить себе отдельную хижину за четверть мили от нас, в лесу. А потом периодически затворялся там на несколько дней, оставляя нас с матерью одних в доме своей мечты на опушке леса.

Каким-то чудом я осталась жива, чтобы свидетельствовать — мать не уморила меня. Но она была очень-очень к этому близка. Она решила не подвергать меня тому, что вытворяли с ней в детской няньки и гувернантки. Нет: она сама будет читать мне, петь песенки, кормить грудью и постепенно, без ругани приучать ходить на горшок. Она надеялась, она мечтала о том, что мое детство будет не таким, какое выпало на ее долю, оно и было другим, но трудно воплотить мечту в реальность без помощи и подсказки, без соседей и друзей, одной среди леса. Особенно когда никто о тебе не заботится, когда ты глубоко подавлена и подумываешь о самоубийстве.

Мать не может вспомнить подробностей первого года моей жизни. Все подернуто темной пеленой. Но она прекрасно помнит, что с тех пор, как отец привязался ко мне (мне было четыре месяца, и я все время улыбалась; он тогда говорил Хэндам: «Мы радуемся каждому дню»), на се долю стало перепадать все меньше и меньше его внимания. Я заняла ее место в сердце отца, и она признает, что ревновала и бесилась, а поэтому в последующие годы наказывала меня с особой жестокостью.

Отец пожаловался Хэндам, что я «все время болею», сообщил, что всю зиму мы никого не видели, но не сказал, что меня даже не возили к врачу. Он внезапно пристрастился к «Христианской науке [142] », и теперь нам следовало избегать не только друзей и знакомых, но и сторониться докторов [143] . Мы были совершенно изолированы, никто не знает, что, когда моя мать погружалась в бездны депрессии, в сумрак забвения, я оставалась совершенно одна очень надолго.

Отец тем временем у себя в хижине писал «Зуи», продолжение «Фрэнни». Повесть кончается тем, что Фрэнни, только что оправившаяся после нервного срыва, лежит дома на диване, глядит в потолок и улыбается. Симор исцелил ее своим откровением о том, что все мы — это сам Христос.

А мать моя в Красном доме на опушке леса тоже лежала на диване, но она вовсе не улыбалась, глядя в потолок. У нее было расстройство посерьезней, и никакой Симор не спешил ей на помощь со своими целительными откровениями. В середине зимы 57-го, когда мне было тринадцать месяцев, душевная боль матери, цепкая и упорная, стала совершенно невыносимой. С «железной логикой страны снов» она принялась строить планы — убить меня, а потом покончить с собой.