— Мгм… — произнес один из буровиков, довольно известный литературовед, специалист по генетическому анализу художественных произведений. — Мне это никогда не приходило в голову. А это интересно.

— Но при чем здесь фон? Фактура, как фон?

— Одну минуту. Я предупредил, что начну издалека. Так вот, после революции Холуй последним перешел от иконописи к лаковой миниатюре — он дольше всех держался за былую, но уже никому не нужную славу. И вот что получилось. Наиболее известный — Палех. Палешане работали сказочные, стилизованные произведения. Золото, фейерверк красок — чистых, освобожденных. Почти полное отсутствие полутонов. Мстера — реализм даже в сказочных сюжетах. Холуй оказался посередине и в географическом и в творческом отношении. Если Палех и Мстера, особенно Мстера, в основном, строили фон, создавали его в своей манере и своими приемами, только изредка используя фактуру — лаковую поверхность, то Холуй пошел от этой поверхности, как от главного, основополагающего. Холуяне знали, что будет прекрасно именно на этом фоне, на этой фактуре. Вот почему они и пошли дальше и нравятся мне больше других.

— Но ведь в такой же манере работали и работают миниатюристы Индии, Японии да и Китая, — возразил Броуде.

— Нет. Бывают совпадения, но фон для этих мастеров, фактура изделия не самое главное. Они не украшают его, а на нем создают свои. Для Холуя же характерно уважение к предварительной работе мастеров — тех, кто сделал лаковую поверхность. Для остальных миниатюристов важна лишь их работа. Ваши росписи зданий и сооружений — прекрасны. Но вы не используете фон, фактуру. А ведь это дает дополнительные возможности.

— Иными словами, я тоже не уважаю работу предшествующих мастеров — архитекторов и строителей?

Броуде спросил сердито, подозрительно. Петров помолчал и ответил мягко:

— В известном смысле и в известной мере.

— И все-таки — вы сами рисовали?

— Нет. Я всего лишь дилетант.

Буровики переглянулись: откуда взялось это забытое слово “дилетант”? В их жизни каждый был и специалистом и дилетантом — ведь каждый занимался тем, чем хотел, и доводил степень своего мастерства в любой отрасли до пределов, которые он определял сам. Значит, дилетантов быть не могло. Могли быть люди, которые оставили одну специальность или увлечение и ушли к другой.

Петров снова не почувствовал фальши слова. И это уже насторожило всех.

Роу первый уловил эту настороженность. Он предложил:

— Думается, Джулио, пора включаться в работу — этот художественный спор может затянуться.

— Нет! — восстал Броуде. — Нет. Он мне нужен, этот спор.

— Это не спор, — ответил Петров, — это всего лишь пожелание зрителя художнику.

— Вы не зритель. В крайнем случае, вы историк.

— Все мы немного зрители и немного дилетанты… — печально ответил Джулио и спросил у Роу: — На буровую пойдем вместе?

— Нет. Вы пойдете с Броуде.

Жак с недоумением посмотрел на необычно жесткое лицо Роу.

Буровики опять переглянулись и поерзали — творилось что-то непонятное. Так не говорили уже многие десятилетия. Во всяком случае, никто из присутствующих не слышал таких, приказных ноток. Разве только в исторических игровых фильмах или пьесах.

Приказывать равным себе — невозможно. Любой, кто становился в тот или иной момент старшим в какой-либо группе, в то же самое время бывал иногда самым младшим в какой-либо иной. Важны способности и желания. И если люди работали в этой группе или в другой, то делали это только по собственной воле, потому что им нравилось это дело, а не иное. И приказывать таким, одергивать их — бессмысленно. Поэтому и формы и тон приказов давным-давно отошли в прошлое. А Роу их восстанавливал. И не взбунтоваться против этого люди не могли.

Не волновало это только Петрова. Он воспринял приказ как само собой разумеющееся. Хотя, впрочем, и он взглянул на психоаналитика с легким насмешливым удивлением.

— Что ж… Я готов, — ответил Джулио и беспомощно огляделся — он не знал, куда идти и что делать.

— Броуде, покажите ему дорогу на вышку. И проинструктируйте.

— Роу, я не понимаю… — слишком тихо и медленно, чтобы скрыть назревающее бешенство, протянул Броуде.

Но Роу властно остановил его:

— Объяснения потом. Сейчас — действуйте. — Понимая, что Броуде не из тех, кто может оказаться смятым такой напористостью, добавил: — Так надо.

Вероятно, Броуде кое-что понял, потому что он уловил полное несоответствие поступков и тона ритму речи Роу. И даже не понимая их причин, все-таки подчинился: очевидно, это требуется Роу. Зачем и почему — не так важно. Важно, что оно, такое поведение, видимо, кому-то требуется. И поскольку Роу умышленно — это было заметно — не сопровождает Петрова, а остается, он неминуемо должен был объяснить остальным свое поведение. Роу это понимает. Когда объяснит, возможно, они и поймут. И тогда товарищи растолкуют, что к чему, и Жаку.

Броуде кивнул и, слегка хлопнув Джулио по спине, обогнал его и пошел к выходу в галерею, соединяющую жилой заполярный балок-двор с буровой.

Оставшиеся некоторое время молчали. Роу сел в кресло и закрыл глаза. Он казался очень усталым, но чем-то довольным.

— Ты можешь объяснить, в чем дело? — спросил Альварес.

— Минутку, — кивнул Роу. — Соберусь с мыслями… Это не слишком легко.

— Что?..

— Вот эта игра в железного командира прошлого века.

— Она тебе удалась…