Маленький Нури, друг верблюдов, захлопал в ладоши и залился таким радостным смехом, что Гордону даже стало досадно, почему нет здесь Али, который мог бы разделить его веселье, — не то что Смит, отлично понявший шутку, однако едва улыбнувшийся ей. Гордон уже хотел вслух пожаловаться на это, как вдруг перед навесом остановился верблюд, на котором сидел Ва-ул, джаммарский поэт. Спешившись, он подсел к огню и стал не без злорадства рассказывать Гордону, будто бы в пустыне объявился еще англичанин, который ищет дорогу к Талибу — должно быть, хочет подкупом или угрозой втравить его-в какой-нибудь заговор против восстания. Англичанин этот не один, с ним какой-то бахразский чиновник.

— А где они сейчас? — спросил Гордон. — Найдут они Талиба?

Ва-ул многозначительно хмыкнул: — Может, и не найдут.

Но Гордон осадил его: — С бахразцем делайте что хотите, но англичанина не трогайте. Если он попадется вам, отвезите его на один из участков нефтепровода или на какой-нибудь бахразский сторожевой пост. Только не вздумайте убивать его.

— А почему бы и нет? — вмешался Бекр, у которого уже чесались руки.

— Мы не воюем с англичанами, — сказал Гордон, — и не хотим с ними воевать. Англичане только и ждут повода вмешаться в дела пустыни, а сейчас не время им такой повод давать.

Ва-ул захохотал, но Гордон оставил это без внимания и переменил тему разговора. Он спросил, есть ли среди джаммарцев люди, которых можно завербовать в ряды повстанцев, помимо Талиба.

— Конечно, — сказал Ва-ул. — Не все джаммарцы думают только о горшках и котлах. Есть много таких, кто достаточно голоден и обозлен, чтобы пойти за любым авантюристом.

— Даже за мной? — спросил Гордон, не дав Ва-улу времени самому сказать это.

— Даже за тобой, — подтвердил Ва-ул, пожимая плечами. — Доставь оружие и дай мне чем накормить их — они пойдут за тобой.

Гордон отнесся к этому вполне серьезно. Через несколько дней он разобьет лагерь в Вади-Джаммар, сказал он, и готов раздать оружие всем, кто вызовется помочь ему в захвате аэродрома.

— Жаль, что у тебя нет золота, — посетовал Ва-ул на прощанье.

И он удалился, распевая стихи собственного сочинения, в которых говорилось, что английская жадность к деньгам заставляет арабов лить слезы. И эти вечные слезы печали орошают пустыню.

После насмешек Ва-ула Гордон уже никак не мог уснуть. Он сидел на корточках у огня, похожий на большую неподвижную лягушку, погруженную в свои глухие, дремотные думы. Чтобы стряхнуть с себя это животное оцепенение, он потянулся вперед и взял лежащий на земле пожелтевший томик. Это были «Семь столпов мудрости» Лоуренса. Томик принадлежал Смиту, и, несмотря на давнюю близость между этими двумя людьми, созданную пустыней, Гордон был немало удивлен, обнаружив его на полочке над водительским сиденьем броневика. Начав перелистывать книжку при неверном свете костра, он увидел почти на каждой странице подчеркнутые строки и пометки на полях и удивился еще больше. — Так вот оно что! — сказал он вслух и продолжал листать страницы, но вдруг почувствовал, что в этих пометках слишком много личного, раскрывающего какие-то интимные стороны души Смита. Он захлопнул книгу и засмеялся.

— Так вот что привело вас в пустыню, Смитик! — сказал он, бросив книжку на землю возле длинных ног Смита.

Смит покраснел. — О чем вы?

— Какое вам дело до Лоуренса? — в упор спросил Гордон, но тут же, спохватившись, что на этот вопрос Смиту будет слишком просто ответить, добавил: — Что вы нашли для себя в этой книжке?

Смит пожал плечами. — Она интересная… — Он запнулся, и вместо продолжения пожал плечами еще раз.

— Допустим. Ну, а дальше что? — Гордон потер озябшие руки. — Такая ли это книга, чтобы стоило повсюду возить ее с собой? Есть ли в ней, по-вашему, что-нибудь ценное, что-либо, кроме копанья в сугубо личных чувствах и фантастического честолюбия?

— Вам она не нравится?

Гордон, поджав губы, сказал раздраженно: — Я прочел ее один раз, и с меня вполне достаточно.

Смит явно почувствовал тут нарушение какой-то логики. — А я думал, что вам должна очень нравиться эта книга, — сказал он наконец. — Многие мысли в ней — те самые, которые вы постоянно высказываете.

Гордон презрительно фыркнул. — В ней вообще нет мыслей. Это в лучшем случае интеллектуальная приключенческая повесть. Вот и все.

— Это самая замечательная книга из всех, что я читал, — решительно сказал Смит.

Гордон чуть было не спросил: «А какие вы еще книги читали?» — но ему не хотелось ни сбивать, ни обижать Смита, и он попробовал подойти к вопросу с другой стороны. — Что вам, собственно, нравится: книга или сам Лоуренс?

Смит и об этом подумал. — Сам Лоуренс, — сказал он.

— Ну так его вы в этой книге не найдете, — заявил Гордон. — Если хотите по-настоящему узнать Лоуренса, обратитесь к его делам. А еще лучше — читайте его письма. Только в письмах он раскрывается таким, как он есть. Раскрывается всеми сторонами своей личности, потому что к каждому человеку он поворачивается какой-нибудь другой стороной. Там вы все найдете: непоследовательность, растерянность, самобичевание, гадливость, честолюбие, притворство, порывы искренности. Ведь это был глубоко несчастный человек: он сам себе представлялся шарлатаном, но всеми силами хотел, чтобы это было не так, всеми силами хотел поверить в то, совсем иное представление, которое сложилось о нем у других людей, и сомневался. Всегда сомневался. — Гордон произнес последнее слово с ударением, и от этого оно прозвучало особенно горько. — Что же, увидели вы все это в «Семи столпах?»

— Увидел более или менее.

— Ну, а я нет. Я только увидел человека, который прячется за какими-то вымученными литературными упражнениями. Известно вам, что он уже с самого начала своей деятельности вознамерился написать о ней книгу? И даже заглавие придумал!

— А что от этого меняется?

— По-вашему, это не ставит под сомнение его искренность, его желание правильно осветить собственную роль?

— Что он сделал, то сделал! — упрямо возразил Смит.