— Подойди сюда. Ты чист? Как тебя зовут?

Только теперь Гордон понял, что ему предстоит. Это так ошеломило его, что он, словно женщина, зажал рот рукой, чтобы подавить готовый вырваться крик.

— Ну же! — нетерпеливо прохрипел паша. — Иди сюда.

У Гордона потемнело в глазах. Мысли путались от ужаса перед этой надвигавшейся тушей — паша встал и шел прямо на него, босые пухлые ноги шлепали по полу, брюхо колыхалось, глаза подслеповато моргали, с губ срывался какой-то сладострастный бред, руки — его руки! — тянулись к Гордону.

Оказаться во власти этой горы мяса, этих рук, готовых обхватить, его, не зная, кто он! Гордон почувствовал, что окончательно теряет разум. Он уже неспособен был иронизировать над тем, что все разрешилось унижением плоти; не мог осознать, что в сущности это и было то предельное падение, которого он добивался. Ему было не до иронии, не до насмешек; ужас парализовал все его чувства, и когда способность соображать и реагировать вернулась к нему — было поздно. Чудовище уже навалилось на него. Гордон зарычал, как зверь, и стал исступленно биться, вырываясь из державших его ручищ. Он стонал от отчаяния — до этой минуты он даже не знал, что отчаяние может быть так глубоко, — и колотил человека, который держал его и не отпускал.

Потом, когда он изнемог от борьбы, от крика, от попыток оттолкнуть от себя эту жадную ищущую плоть, его повалили на пол, избили и заставили вновь и вновь подчиниться осквернению, но он пустил в ход зубы и ногти, и тогда на визг Азми прибежала стража и Гордона выволокли из дома, швырнули в грузовик и увезли.

Когда грузовик выехал на дорогу, Гордон, лежавший в полубеспамятстве, пришел в себя. Он выждал немного, потом, собрав все свои силы, подполз к заднему краю машины, где борт был открыт, и скатился на дорогу. Он сильно расшибся, но остался цел, и ему удалось добрести до густых зарослей тростника, окаймлявших болото. Там он спрятался, дожидаясь, когда уляжется переполох, вызванный его бегством.

Солдаты долго шныряли по дороге в безуспешных поисках, но наконец отчаялись и ушли, ругательски ругая пашу и вслух жалея несчастного беглеца, — бедняга для того и родился на свет, говорили они, чтобы, как все бедные люди, до конца дней терпеть побои и оскорбления.

Гордон не мог успокоиться. Душила ненависть, потребность уничтожить что-нибудь гнусное, отвратительное. Теперь ему очень нужны были его люди, его бродяги. Готовый во всем видеть иронию судьбы, он был уверен, что они за это время разбежались — именно потому, что они нужны ему.

Но Вади-Джаммар встретило его запахом верблюжьего навоза, перемешанным с испарением многих человеческих тел. Людей и верблюдов за это время стало чуть не впятеро больше. Все ущелье пестрило беспорядочными группами, люди копошились на песчаном дне, карабкались по кручам склонов, хлопотали у костров — целая армия, вполне реальная, вооруженная, воинственно настроенная и нуждающаяся только в сильной руке, которая сумела бы ее дисциплинировать.

Он не понимал, как это случилось. Он даже был уязвлен тем, что отряд вырос и окреп в его отсутствие. Но, заняв свое место главаря, он убедился, что он — это по-прежнему он, даже в глазах новых пришельцев. Эти люди, которые никогда раньше его не видели и еще не научились испытывать перед ним благоговейный страх, все же знали его и заранее принимали его власть как нечто само собой разумеющееся.

Смит тоже не терял времени даром. Ущелье вдруг огласилось грохотом моторов, и три броневика торжественно проехали перед восхищенными зрителями, сгрудившимися вдоль склонов и боевыми криками приветствовавшими Смит-пашу, который добыл им эти замечательные машины.

Смит подошел к Гордону.

— Справляются все-таки с грехом пополам, — сказал он, словно оправдываясь: речь шла о вновь обученном экипаже броневиков. — Но на обучение этих сумасшедших водительскому искусству у меня ушел чуть не весь наш бензин. Придется пополнить запас, иначе машины на далекое расстояние идти не могут.

Слушая гул восхищения, поднявшийся вокруг машин, Гордон смотрел на своего английского собрата и думал о том, что, будь у Смита уменье овладеть людьми и вдохновлять их на большие дела, эти три машины завоевали бы ему безраздельную преданность толпы, переполнявшей вади. Он и сейчас пользовался общим расположением и доверием; и хоть кругом и посмеивались над его физиономией типичного англичанина, над его брюками, мягкой, рассыпающейся шевелюрой и слезящимися глазами, но любой из этих людей готов был пойти за ним всюду, куда пойдут его большие механические звери.

— Почему вы не ушли, Смит? — спросил его Гордон. — Почему, скажите? Ушли бы лучше и позаботились лично о себе.

Смит ожидал похвалы, а услышал насмешку. — А с какой стати мне было уходить? — спросил он, явно обиженный. — Ведь нам же предстоит захват аэродрома! Разве не это ваша цель?

— Да, черт возьми, да! Именно это моя цель, — сказал Гордон, и в его ответе Смит почувствовал не иронию, а что-то иное. — Да! Пора уже нам взять аэродром! Взять — и покончить с этим! — Голос Гордона звучал глухо. — Как ваши горе-водители справляются с песками пустыни?